— Ты — радость. Сегодня я услышал, как снова может биться мое сердце.

Лоскут детства, молодости… Сиюминутное присутствие здесь, в родном городе, что и есть моя родина… Что-то такое давнее и теперешнее срастаются. Наконец-то. Бывает разве так?

На следующий день договорились встретиться днем у Медного всадника. Стояли предпраздничные ноябрьские дни. Был легкий морозец. Но Нева еще не замерзла. Входили корабли. Развешивали флаги, гирлянды. Город жил хлопотливыми заботами об убранстве. Вова заново открывал мне забытое. «Открывал» и меня.

— Ты чертовски умна. Ты чертовски богата. Не смей так щедро разбрасывать мысли, слова, чувства. Побереги.

— Для чего? Зачем?

— Не знаю, зачем. Не знаю, для чего. Но так нельзя. Ты сумасшедшая… Помнишь, что здесь? Дом ученых. Зайдем. Заходили. Выныривали опять под снег.

— Обедать пойдем в Дом писателей… Не так. Пересядь сюда, — он сам выбрал столик. — Возле окна. Отсюда будешь видеть петербургские фонари. Смотри, как их раскачивает ветер.

Мы бежали за автобусом. На нас оглядывались.

В запасе у меня было еще два дня. И каждый свободный час мы проводили вместе.

Шестого ноября встретились у Летнего сада. Заснежено. Хорошо.

— Седьмого я дежурю в клинике. Обещай, что приедешь туда. Окна выходят прямо на Неву. Будем смотреть салют. Придешь? Слово?

Ни один из оттенков настроения не настораживал. Все отвечало мере желаемого. Только единожды, при прощании, мелькнуло в его глазах что-то трезвое. Я насторожилась. Он обернулся раз, другой, и я сказала себе: показалось.

К вечеру 7 ноября разгулялся снежный буран. Я пришла в назначенный час. Вова спускался по лестнице в вестибюль. Был в белом халате. В огромном кабинете, куда он провел, высоченные, с мраморными подоконниками окна действительно выходили на Неву.

Он указал на старинное резное, обитое кожей кресло:

— Не сердишься, что я попросил тебя приехать в клинику?

— Я рада, что увидела место твоей работы. Здесь все так роскошно. И белый халат — официально.

— Я так и хотел, — после небольшой паузы сказал он. Уже в следующую долю секунды я знала, что меня сейчас больно, даже слишком больно ударят. Хотелось заслониться.

Но я спросила:

— Что хотел?

— Что?

— Что именно хотел? Что случилось?

— Так сразу?

— Угу.

— Сядь вон в то кресло. А я — здесь (расстояние во всю ширь кабинета). Я… Говорить все так, как есть?

— Конечно.

— Я не должен, не могу больше тебя видеть. Я знаю себя. Еще одна встреча, и я погиб.

— Погиб?

— Именно. В том смысле, что не смогу от тебя отказаться. Я и сейчас, и вчера, и сегодня как в лихорадке. Все время думал о тебе. Ты молчишь? Ведь понимаешь, что вопрос встанет так: или партбилет, клиника, научная работа, все, добытое целой жизнью, или ты.

…Когда я слышала похожие слова? Одно к одному. Ах да, сразу после папиного ареста. Только для разговора меня вызвал к Академии художеств слушатель Военно-морской академии Миша К. «Мне сказали, чтобы я выбирал: или вы, или академия». Не дав ему тогда договорить, наступила на последнюю фразу:

«Вы правильно решили, Миша, академия!» — и умчалась. Я была к нему совершенно безразлична, а все равно было больно. Тогда был 1937 год. Теперь — 1952-й. И ничего не стронулось с места? Я повторила те же слова:

— Ты все правильно решил.

Действительно. Все верно. Самое смешное и на этот раз заключалось в том, что я-то ведь от друга детства ничего не хотела, я не намерена была вторгаться в его жизнь. Просто доверилась ему. Поверила, что теперь этот мир — мой и время — мое, что оно все-таки припасло для меня место. «Забылась!»

— Ты такая родная. В тебя облекся весь желанный мир, все, чего я жажду. В тот вечер, во все эти дни не было ни века, ни обстоятельств. А потом пришел час, и все углы стали резкими, четкими… Нет, подожди! Не уходи!

— Пусти! Ну, пусти же!

— Еще одну минуту. Можем же мы поговорить, как старые друзья?

— Ты и сказал все, как старый друг. Мы знаем друг друга с трехлетнего возраста.

— Что же нам делать?

— Ничего. Только так. Я на тебя ничуть не сержусь. Честное слово, я тебя понимаю. И трудно не потому, что так рассуждаешь ты. Не то… Я жизни открылась. Ее именем ты сейчас ударил меня. Вот и все.

На Литейном мосту ветер гнул, раздирал на части, сносил платок с головы. Палили ракетницы в честь 1917 года.