Генри держал кий в одной руке, а кружку с ядом в другой.

– Тебе придется поставить кружку, – сказала Хейзл. – Ты не сможешь загнать красный шар в лузу одной рукой, если, конечно, это не будет рука провидения.

Генри сомневался. Он не знал, стоит ли делать на это ставку, не будучи уверенным в результате. Конечно, он верит, что Хейзл предназначена ему судьбой, иначе зачем тогда он ударил отца, зачем искал этот дом, зачем так ревновал Хейзл к Спенсеру Келли (лежащему в коме с открытым переломом черепа на железнодорожном полотне)? Если все это не зря, логично предположить, что стоит ему попасть белым шаром по красному, как тот угодит точно в лузу. Думать иначе – не что иное, как трусость, которая может оскорбить и отпугнуть провидение. Он должен действовать смелее и быстрее, чем его соперник. Спенсер ударил и промахнулся, и все-таки что-то мешало ему выпустить из рук кружку и сделать свой удар.

– Откуда я знаю, что вы поступите, как обещали?

– Ты любишь меня, Генри. Ты же не мог влюбиться в женщину, которая не говорит тебе правду. Дай мне кружку.

– И если я забью шар в лузу, вы за меня выйдете?

– Да, выйду, если красный шар окажется в лузе.

Генри не может позволить себе сомневаться. Он верит, что его с Хейзл связывает не банальный английский флирт. Ведь женщина, которую он любит и на которой намерен жениться (скромно, тихо, в Барбурне, графство Вустер), – совершенно необыкновенная женщина.

– Как я могу быть уверен?

– Уверен в чем?

– В том, что вы за меня выйдете.

– Нам был дан знак, Генри. Никто из вас не умеет играть в бильярд, поэтому только судьба может выбрать победителя.

– Но почему бильярд? – спросил Спенсер, соображая, как он мог на такое вообще согласиться. А вдруг Генри – чемпион Японии по бильярду? – Какое отношение бильярд имеет к нам?

– Такое же, как и ко всему остальному, или никакого. Смотря как к этому относиться.

– И как ты к этому относишься?

– Все на свете имеет отношение ко всему на свете. Даже бильярд. Сейчас очередь Генри.

– И вы обещаете выйти за меня? – задал вопрос Генри.

– У меня не останется выбора.

– Нет, пообещайте! Дайте мне слово!

– Послушай, Генри, – сказала Хейзл, – если ты попадешь красным шаром в лузу, и после этого я не выйду за тебя замуж, тогда все свои будущие несчастья я буду объяснять тем, что нарушила волю провидения. Я буду жалеть, что не поняла знак свыше. Я говорю очень серьезно. Я решила наконец поверить в то, что мы соединены с чем-то большим, чем мы сами, и что это нечто посылает нам знаки. Называй это как хочешь – Богом, Судьбой, Провидением. И если ты загонишь красный шар в лузу и я выйду за тебя, и мне будет с тобой плохо, я буду утешаться тем, что такова моя судьба, не упрекну тебя и ни о чем не пожалею.

– Вы и правда в это верите?

– Разве ты другого мнения?

– Я люблю вас. Я верю, что мы предназначены друг для друга.

– Тогда отдай мне кружку. И держи кий двумя руками.

Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Лондоне, в Тауэр-Хэмлетс или Шепадз-Буш, в Хэмстеде или Баттерси, в Кэмдене или Кенсингтоне, в Чизвике или Найтбридже Спенсеру внезапно открывается ужасная правда жизни: богатые верят в то, что жизнь справедлива. Ему двадцать три года, и он никак не может понять, что он сделал не так, чтобы не заслужить ее.

У него в руках поднос с фирменным супом из акульих плавников и бутылкой «Коммандерии», все это он должен отнести к столику, за которым сидят голодные мужчины и женщины. Они очень проголодались во время ежегодного Конгресса продавцов телекоммуникационных услуг, или после торжественного вручения премии «Женщина года», или после слета Ассоциации ветеранов морского флота из эскадры № 8/208. Он ловко обходит близко стоящие столики, поражая сидящих за ними ловкостью движений. Он думает о Рэйчел. Он широко улыбается сидящим за столиком, который обслуживает. Хотя он хочет всех женщин, которых успевает увидеть, своему низменному чувству он находит оправдание в искреннем желании жениться на всех этих женщинах. Это Лондон. И большинство тех его обитательниц, которые не прочь, совсем не привлекательны, а привлекательные – уже замужем.

Он несет пустой поднос на кухню мимо столиков, красиво лавируя между колоннами. Ведь он работает не в каком-нибудь баре или ресторане, а в арт-кафе. Когда арт-кафе переполнено важными и влиятельными людьми, как, например, сегодня, ему совсем не кажется глупым делить время пополам на сегодня и завтра. Ведь его могут заметить. Кто угодно и когда угодно.

Высокий господин за столиком в углу просит его подойти. Это лорд О'Брайен Уэлсби, он вкладывает деньги в кинопроизводство.

– Присаживайтесь, – говорит лорд Уэлсби, указывая на свободный стул.

– Я не могу. Я на работе.

– Будьте разумным мальчиком и сядьте. Если подойдет менеджер, я ему все объясню.

Спенсер садится. Уэлсби отодвигает приборы в сторону, подается вперед и, сцепив пальцы, произносит:

– Я хочу сделать вам одно предложение.

Поскольку Спенсер – актер, он считает себя намного более значимым, чем любой из бизнесменов, будь это генеральный директор «Офгаза», финансовый директор «Сега-Европа» или управляющий Английского Банка. Лорд О'Брайен сколотил состояние, спекулируя недвижимостью, играя на бирже и вытащив из долговой ямы компанию, которая производит товары для отдыха. Но важно другое: этот господин вкладывает деньги в киноиндустрию. Спенсер ждал этого момента с самого первого своего дня в Лондоне. Очень даже вовремя, ему необходимо срочно разобраться со своими банковскими делами. Проще говоря, ему страшно нужны деньги. Поначалу он собирался снять комнату в пристройке к дому в Уимблдон-Виллидж за 85 фунтов в неделю, но ему отказали в пользу девушки свободной профессии. Теперь он вынужден снимать студию в Марбл-Арч, или в Уондсворте, или в Ламберте и платить при этом 110 фунтов в неделю, что для зарплаты официанта слишком дорого.