Шрифт:
…Но, к сожалению, весь этот достойный Казановы секс – сейчас только мечты.
– Мне было очень хорошо с вами, Людмил, но мне надо идти! – наконец, говорю я ей. – Эшпай будет сегодня в институте?
– Она сегодня до трех, – сообщает мне Синельникова. В ее глазах вспыхивает огонек, свидетельствующий скорее всего об удовлетворенности тем фактом, что я наконец-то занялся ее проблемой.
– Ладно. Вы сейчас идите домой, если у вас других дел нет. Я сообщу вам по эсэмэс, каковы результаты.
– Хорошо, Игорь Владиславович. Но вы меня выпустите? – она улыбается лукаво и, как мне кажется, очень сексуально. Впрочем, сейчас мне всё, связанное с ней, кажется сексуальным: даже ее сумочка, которую она накинула на плечо.
– Конечно, моя дорогая! – киваю я и, вынув из пиджака ключ, подхожу к двери и делаю два поворота в замке.
Она выпархивает из аудитории. Я удивляюсь, что в том маленьком коридоре-тупике, который ведет в четыреста шестую, нет ни единого человека. Хотя и в основном коридоре шума стало заметно меньше. Наверное, кто-то уже принял зачет. И, возможно, принял его так, как это частенько делал я: по списку сданных денежных средств в помощь голодающим преподавателям Поволжья. Что ж: тем лучше.
На прощание Синельникова оборачивается ко мне:
– До свидания, Игорь Владиславович!
Поворот ее плеча мне кажется суперграциозным. Я чувствую, что умиляюсь, как пацан, глядя на нее.
– До свидания, Людмила.
Я смотрю, как она повернет за угол. Цокание ее каблуков становится все более тихим и, наконец, неразличимым на фоне доносящихся из главного коридора звуков. Тогда я закрываю дверь на ключ, вынимаю его из скважины и прислоняюсь спиной к стене. Никто сейчас не должен мешать мне пережить заново в памяти те мгновения, которыми я упивался несколько минут назад. У меня в ушах звучит музыка – песня группы «Винтаж», которую, кроме меня, никто не слышит. Но в этом-то и вся прелесть…
Неистовый зверь – мой повелитель, Моя колыбель – твоя обитель, И ты решил, что будет делать всё наверняка Плохая девочка…Через двадцать минут я поднимаюсь на второй этаж Б-корпуса и сразу натыкаюсь на «подшефную» Валиуллину.
– Игорь Владиславович, хорошо, что вы пришли! – оглоушивает она меня своим возгласом….
– …Подождите, подождите, Лейсан! – прерываю я возможный поток эмоциональных и не относящихся к делу причитаний. – Расскажите мне в точности, как всё было.
– Я захожу к нему и отдаю ту расчетку, которую вы мне дали. Со своей фамилией, естественно…
– …Дальше! – проявляю нетерпение я.
– Беру билет. Ну, естественно, я ничего не смогла по нему написать. Он меня вызывает и говорит, что за пустой листочек он может поставить только два. Я ему говорю: «Я же от Соко…» – ну, то есть от вас. А он мне говорит: «Ну, и чё?» И раз – двояк прямо в ведомость!
– М-да… – не зная, что сказать на это, протягиваю я. – Может, это у него юмор такой?
– Не знаю. Чё же мне теперь делать? – у Валиуллиной на глаза наворачиваются слезы.
– Сейчас я к нему схожу. Ждите здесь. Зачетку только свою дайте.
Она протягивает мне зачетную книжку и с надеждой смотрит на меня, поднося руку к лицу, чтобы сдержать готовый прорваться плач.
Знакомым маршрутом я сначала прохожу в двести двадцать третью аудиторию, потом ныряю за шкаф, где, как в укрепленном бункере, отсиживается Шарафеев.
– Здравствуйте, Марат Фарукович, – без особого энтузиазма я протягиваю ему ладонь, которую он пожимает с такой же мерой готовности. – Что случилось-то у вас с Валиуллиной из ВПП-1-04? Она утверждает, что вы ей два поставили, хотя она принесла вам вашу расчетку и напомнила насчет нашего разговора.
– Да. Но это вы должны были принести расчётку так, чтобы никто этого не видел. …
– А-а! Так это я должен был ее принести? Вы вроде такого не говорили…
– Ну, конечно. Она пришла на зачет вместе со всеми и, естественно, я вынужден был поставить ей двойку.
– Исправить уже никак нельзя?
– Я в ведомость поставил. Теперь только когда я заполню ее до конца, сдам и получу новую.
– А если она сейчас разрешилку возьмет?
– У них в деканате не принято так. Даже если три человека из группы осталось, все равно дают допведомость.
– А-а! Ну да, точно, – киваю я.
«Валиуллина, конечно, глупо сделала, что поперлась к нему на глазах у всех, но и он, судя по всему, просто денег терять не хочет» – шевелится у меня в мозгу очевидное заключение.
– Ладно, Марат Фарукович. Значит, вопрос лежит теперь в сугубо технической, но не принципиальной плоскости, верно?
– Нет-нет, не в принципиальной! – спешит заверить меня Шарафеев.
– Отлично. Тогда она подойдет к вам в свое время, да?