– Хорошо, – кивает она. И я вижу, что победил.

Через минуту с небольшим приходит Лера Фомичёва. Я машу ей рукой из своего укрытия, и она заворачивает ко мне, удивленно улыбаясь:

– А вы чё здесь, Игорь Владиславович?

– Да как-то так получилось, – обнажаю я зубы в ответной улыбке. – Что у тебя есть для меня хорошего, Лерочка?

– Всё у меня хорошее! Вот! – она протягивает мне файл, заполненный ксерокопиями каких-то лекций, между которыми прощупывается довольно пухлая пачка.

– А что ваша отличница Гордеева?

– Сда-ла! – махнув рукой, по слогам произносит Лера, давая понять, что в наше время даже идущим на красный диплом девушкам в лом учить, если есть возможность купить.

– Прекрасно! А то я по поводу нее немного волновался.

– Только, Игорь Владиславович! – проникновенно смотрит мне в глаза Фомичёва. – У меня есть к вам одна просьба.

– Да! Какая, Лера?

– Багаутдинова Регина есть же у нас в группе?

– Это та, которая вечно у тебя в приемной сидит?

– Ага. Она – моя подруга. Нельзя ей как-нибудь… поменьше сделать? Хотя бы на двести?

– Ради тебя, Лера, можно сделать всё, что угодно! – отвешиваю я комплимент.

– Ой, тогда спасибо! – улыбается она. – Там уже лежит с учетом… скидки.

– Да не за что! Тебе тоже спасибо за помощь.

– Я еще хотела вас предупредить, Игорь Владиславович, – внезапно выдает мне Фомичёва.

– О чем? – мгновенно настораживаюсь я. Хотя это еще слабо сказано. В действительности у меня возникает ощущение, что я вижу над собой меч на тонюсенькой ниточке.

– По вузу, не только по нашему, сейчас ходит девушка – представляется заочницей, и просит ей как-нибудь побыстрее поставить. На самом деле она из УБЭПа. Будьте осторожны.

– Ой, спасибо, Лерочка! – облегченно выдыхаю я, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. Я-то уж подумал, что секретарша самого Иванова сообщит мне сейчас нечто действительно важное. А когда слышишь о такой мелочи, как девушка из УБЭПа, чувствуешь, что жить стало не просто веселее, но еще и комфортнее.

– Пожалуйста! Ну, я пошла тогда, Игорь Владиславович!

– Иди, Лерочка! Спасибо тебе еще раз!

– Вам тоже спасибо, Игорь Владиславович.

Я выхожу из укрытия, машинально смотрю ей вслед и в этот момент замечаю, как в начало длинного, словно анаконда в одноименном фильме, коридора входит староста группы ВПП-2-06. Мгновенно дергаюсь назад, прячась в тень своего закутка. Так: сейчас надо, как и в случае с Боярышкиной, собрать всю свою выдержку в кулак.

Обладательница милого имени Надя Борисова – одна из самых паскудных старост, которые мне только встречались за мою довольно богатую преподавательскую карьеру. Внешне она принадлежит к тому же типу, к которому я мысленно причисляю певицу Земфиру и персонаж «Солнце» из «Дома-2» – то ли страшненькая девочка, то ли симпатичный мальчик. Вдобавок она еще и на редкость щуплая без пяти сантиметров лилипутка – эдакий стойкий оловянный солдатик без всяких бросающихся в глаза женских половых признаков. У нее низкий голос, создающий ощущение, что эта стерва – существо с железной, трудносгибаемой волей. Держится она подчеркнуто независимо, а разговаривает иронично, как бы подчеркивая, что я на период сессии от нее завишу, коль скоро хочу получить от группы деньги, а не какие-то там знания на экзамене. По ней видно, что она считает себя жутко умной, умнее меня самого и многих парней, с которыми ей приходится иметь дело. И как всякая стрёмная девица, необделенная мозгами и волевыми качествами, наверняка думает о том, как же это несправедливо, что мир устроен мужским, а не женским – сиречь амазонским, и как жаль, что для достижения жизненного успеха ей еще очень много придется отсосать как в переносном, так и в прямом смысле этого слова.

Через минуту, настроившись на боевой лад, я выхожу из-за угла и вижу, как подошедшая к назначенной аудитории и, естественно, не обнаружившая меня там Борисова стоит теперь, прислонившись к стене напротив, и крутит правым носком по полу, как будто растирая непогашенный окурок. Она краем глаза замечает меня, поворачивается, но, подойдя ко мне, и не думает здороваться при этом. Физиономия этой выдры, что, впрочем, для неё характерно, не выражает абсолютно ничего, ни единой эмоции.

– Где передавать – здесь? – спрашивает она, намекая на то, что коридор слишком хорошо просматривается.

– Нет. Там, – отвечаю я, указывая на «монастырский» подоконник. Мы заворачиваем в мой закуток.

– Два человека не сдали, – небрежно говорит эта юная Горгона, извлекая из сумки бумажный сверток. – Халтурина и Мещерякова.

– Почему?

– Говорят – денег нет.

Эти слова снова произносятся ей как бы между прочим. Меня больше всего сейчас беспокоит то, что она может совершенно неслучайно использовать такие выражения, впечатывая мой голос в память своего диктофона. Поэтому я вынимаю лист А-четвертого формата и, с трудом подавляя в себе злость, размашисто пишу:

«У НИХ НЕТ 500 РУБЛЕЙ? НА ДРУГИЕ ПРЕДМЕТЫ ЕСТЬ, А НА МОЙ НЕТ?»

– Не знаю, – пожимает плечами Борисова. Вид ее при этом абсолютно пофигистский. – Но это ведь, в конце концов, ваша воля, – ставить или не ставить им что-нибудь на экзамене.

Она пристально смотрит на меня, посылая мне взглядом намек, что не собирается лезть из кожи вон, чтобы уговорить этих клуш перестать выделываться и раскошелиться, наконец, как все приличные люди.

– Ну, я надеюсь, что вы все-таки еще раз с ними поговорите и объясните им ситуацию, – говорю я, тут же дописывая на листке: «ОНИ ЗАДЕРЖИВАЮТ ВСЮ ГРУППУ. БЕЗ ЭТОГО Я НЕ МОГУ НАЧАТЬ РАЗДАВАТЬ БИЛЕТЫ С РЕШЕНИЯМИ ЗАДАЧ».