Шрифт:
Целуем крепко, как любим.
Ваша Вега
45.
12 января 1974
Дорогая Светлана!
Я тону в полной фантастике и вижу невероятные сны. Начинаю пугать их с реальностью, настолько они бывают и ярче, и выпуклее, и живее этой самой «реальности». Прилагаю стихотворение, в точности передающее один из самых потрясающих снов. Хотела его записать, а стихи явились сами собой, очевидно, иначе было нельзя. Для меня этот сон не прост. Вижу в нем не один смысл, но, может быть, эти смыслы непередаваемы. Помните, у Блока: «Я вышел в ночь, узнать, понять. Несуществующих принять…»
Мне сказали в посольстве, что сейчас появились в печати стихи Осипа Мандельштама. Правда ли это? Неужели правда?!
Добралась до поздней ночи, перепечатывая для Вас свой сон. Целую, обнимаю. Крылатый тоже, ждем не дождемся письма.
Ваша Вега
ВО СНЕ
Я не назову ее красивой. К нам с планеты прилетел иной Этот ястребенок с львиной гривой И с одной-единственной ногой. Не подпрыгивая, не хромая (Одноногим так ходить нельзя), Шла она без костылей, прямая, Не шагая – медленно скользя. И не удивило это чудо, Ясное во сне, как дважды два. Не напрасно ли искать, откуда Вышел сон и уведет куда? Мы случайно рядом очутились В очереди. Цепь людей ползла К запертым дверям, и вкось ложились Отблески оконного стекла. Отблески дрожали на атласе Черного пальто… Но нет, не то… Ведь она была в атласной рясе С капюшоном, – вовсе не в пальто… Повернула голову. Беззвучно Засмеялась: «Плохо ли нам тут? Мы стоим и ждем… Вдвоем не скучно Вслушиваться в шорохи минут. Скука – чей-то вымысел. Согласны?» Улыбнувшись, женщине в ответ Я сказала: «Совершенно ясно, Что со мною говорит поэт». «Или – нет… Но вы – из этой касты. Потому я к Вам и подошла: На земле приходится не часто Подмечать незримый взмах крыла». Я смотрела в ястребиный, узкий Глаз, похожий на глубокий пруд. «Почему со мною Вы по-русски Говорите с первых же минут? В иностранном городе так странно Одинок язык, чужой для всех… Кстати, Вы мне кажетесь туманной, И у Вас глухой, туманный смех… Объясните мне, кто Вы такая?» И, не опуская головы, Женщина сказала: «Никакая! Но сегодня русская, как Вы. Обе мы неравнодушны к книгам…» Тут, в ее протянутой руке, Очутился белый томик. Мигом На его отогнутом листке Я узнала профиль ястребенка… Лист свернулся в трубку. На втором Появилось, выведено тонко, Словно птица провела пером, Или ветер легкий след оставил, Уходя к весне от зимней тьмы, Еле уловимое названье, Справа, наверху: «ОНИ И МЫ». И оно ушло, теряясь между Зыбкими штрихами, а под ним Было имя: «ЖДАНОВА НАДЕЖДА», И, растаяв, превратилось в дым. «Автор книги – это Вы?!» «Едва ли!» «Но портрет?.. Кто станет отрицать?» «Если Вы меня на нем узнали, Я могу назад перелистать». Щелкнул переплет. Раскрылся снова. На портрете вовсе не она. Мордочка котенка золотого На бумаге изображена. «Вот кто автор! я перетасую Карты и подам Вам новый знак: Автор превращается в борзую – Вы предпочитаете собак! Вот борзая, белая, как лебедь, С ястребиным глазом, с гривой льва. Превращений может быть и девять, И четырнадцать, и… дважды два. Догадайтесь сами, кто же автор. А теперь простимся. Мне пора. Жду звонка по телефону завтра, И опять завяжется игра». «Номер телефона! Дайте номер! Не дадите, – где его возьму?» «Ничего не будет нужно, кроме Телефона. Номер – ни к чему. Пусть случится, что случалось прежде…» «Что случалось? С кем?.. Когда и где?..» «Позвоните ЖДАНОВОЙ НАДЕЖДЕ. Телефон найдет ее везде. Безразлично, на какой звезде». Мария Вега. 197445.
16 января 1974
Дорогая Светлана!
Выйдя рано утром, чтобы отправить Вам письмо, я нашла в ящике Ваше, из которого узнали о горестной утрате. Оба мы с Крылатым еще до прихода этой черной весточки сильно подозревали, в чем причина Вашего молчания. И все-таки, помимо печали, письмо это принесло нам мир, душевную красоту: столько любви и чистоты было в нем, что более прекрасного письма, с таким пониманием, как Ваше, нельзя, конечно, получить ни от кого. Какое счастье, что в свое время мне было дано ввести Вас в жизнь моей дорогой Евгении Александровны, что мы и были, и навсегда остались с нею в тесном общении!
Прибавить что-либо к Вашей глубокой оценке этого удивительного человека невозможно. Вы всю ее, целиком, восприняли. Я зналавсем чутьем, что Вы – для нее, а она – для Вас. Если бы Вы знали, как мне дорого Ваше письмо, как оно меня приблизило к тому, что нельзя называть смертью, – к уходу Евгении Александровны, к выходу из бедного тела, к великолепному концу пути («а дорога дальше лежит!»). Каждая строчка этого письма – живая, такая живая, что никто меня не убедит в том, что я не была с нею и с Вами от начала и до последней черты, не видела спокойно-знающего лица в гробу, и жезл-кисть в руке, и картину с тремя ангелами и букетом в кувшине, которую она мне показала при первой нашей встрече в Москве… Чтобы так говорить обо всем, что было пережито в течение всей дружбы с Евгенией Александровной, – той недолгой, насыщенной жизни, которую вы провели вместе в той комнате на Смоленской улице, где все предметы, и мольберт, и мебель, и раковины так знакомы мне с Парижа, чтобы так ее узнать, надо быть созвучной, и это всё было Вам дано. Когда пойдете на кладбище и повезете ей цветы, положите какой-нибудь цветок, всё равно какой, от меня и скажите: «От Вашей Муси». Ее там давно нет, но она услышит, где бы ни была. Целую Вас от всего сердца и еще к Вам ближе, чем была. Крылатый хочет сам написать Вам несколько слов.
Ваша Вега
18 января 1974
Дорогая Светлана, справляясь в декабре о здоровье Евгении Александровны и Вашем, я слышал по се голосу, что она очень слаба. Не хотелось думать, но пришлось принять как факт, что мы Женю уже не увидим, не сможет она дождаться нашего определенного приезда…
Она была мне очень вовремя. С ней я замкнул мой семейный круг, особенно подтвердив семейный тип, вплоть до физического облика моего отца и Жениного отца и брата. В этом вижу подтвержденье принципа духовного постоянства, сохраняющего оболочку сквозь века. В ней была частица моего деда, долго работавшего в Мюнхенском художественном музее и выставлявшегося там. Как звено этой же цепи, мне дорога связь Жени с Мусей с Парижа, не увядшая с годами, и та судьба, что свела их еще раз перед последним актом.
Вы всегда носите свое лицо, которому среди многих нет равного, но Вы рядом с Женей обе светитесь во тьме, и тьма не одолеет вас. Не в Вашем темпераменте беречь себя, но помимо него, скажите себе, что неспроста мы говорим созвучными голосами, и не к чему прерывать диалог, не успев высказаться. На этом пока остановлюсь.
Ваш Михаил Ланг
46.
19 марта 1974
Дорогая Светлана,
самое замечательное в Ваших сказочных бумажных равнинах (о, размер без юнца и без края этих полей, невольно вызывающих в воображении санный путь!), самое грандиозное – это очередное Ваше поселение в самостоятельном обиталище, где никто Вам не помешает, и где все Ваши львы на свободе катают кокосовый орех!
Михаил Максимилианович, спокойно повторяющий, когда что-нибудь не клеится или бесконечно тянется: «Придет, когда для этого настанет срок», не менее спокойно и про наш приезд на Родину говорит так же. Ну, а я не так уж соглашаюсь. Моя теория такова: если желать на все 100% (не на 99!), то всё придет. Кажется, я Вам уже говорила о средневековом секрете, как сделать золото? Надо налить воду в кастрюлю и поставить ее кипятить, а пока не закипит ни в коем случае не думать о белой корове. Получите полную кастрюлю золота. Попробуйте же теперь варить воду, ни на секунду не подумав о белой корове! Повидимому, Вы о ней и представления не имели, на все сто процентов стремясь к независимому гнезду, вот и получили! Пусть на три года, но это – немалый срок, а там видно будет.
Мы тоже успокоились, пережив мысленно внедрение в канареечную клетку, предложенную обществом инвалидов, достаточно ее пережив, вроде как вкатились обратно на съедающую нас Вабернштрассе, к своим березам и воробьям. А там, опять-таки, видно будет…
О Вашей книге стихов?.. Мне все эти проволочки так горестно знакомы! Но – у Вас всё впереди, да к тому же, раз все-таки уже получен аванс, на 20 лет это не затянется!
О стихах Луговской: что-то в них мелькает, а вот о Сафо: «Я в диком далеке, а по твоей реке текут цветы, и лилии застыли»» забыть нельзя. Вошли в какую-то глубину и непрестанно повторяются. Просто очень, очень хорошо и делает автора поэтом…