Василий трижды пережил клиническую смерть. Последний раз, когда его ограбили и раздели, он зимой почти всю ночь пролежал без сознания в снегу. Замерзнуть насмерть не дала его собака – колли, которая все это время согревала Василия своим телом. После реанимации Василий увидел мир другими глазами. Как будто упала пелена и засиял невидимый свет. Он взглянул на родителей и понял, что они совсем не такие, как он их себе представлял, что они намного лучше и родней. Василий с болью в сердце заметил, какие родители седые и старые и как много горя и переживаний он внес в их жизнь. А при встрече с женой, с которой прожил тринадцать лет, Василий подумал: «Боже милостивый! Как мог я жить с этой чужой женщиной!» И ушел, захватив с собой лишь смену белья.

Василий каялся и постигал религии. Он месяц прожил в монастыре и крестился, пройдя послушание, посты и службы. И разочаровался, видя, что и среди монахов так же мало веры, как и среди мирян. Василий принял мусульманство и читал Коран. Постигал тайны суфиев и даже пытался стать иудеем. Познакомился с буддизмом, и вот она – долгожданная встреча с Кайласом!

Для нас со Светой ночь тянулась так же бесконечно, как и предыдущие. Высота около пяти тысяч метров, воздуха опять не хватает бедному сердцу. Света пытается уснуть, заглушив головную боль последней таблеткой анальгина. Сны путаные и тревожные.

Рано утром, несмотря на ощутимый морозец, мы поспешили на улицу. Из–за ближайшего гребня выглядывала гигантская белая шапка Кайласа, уже освещенная лучами восходящего светила. Гора имела форму правильной пирамиды, пересеченной вертикальной трещиной от основания почти до самой вершины. Трещина вгрызалась в Кайлас уступами, казалось, что это гигантские ступени, ведущие наверх. Точно на середине пирамида пересекалась другой трещиной, параллельной основанию. Две трещины рисовали на грани священной горы огромный крест, в котором пилигримы видели свастику. Кайлас так и называют – горой свастики.

Я поднялся на ближайшую горку, возвышающуюся над Кайлас–виладжем, чтобы оттуда сделать фотографии «трона Шивы». На противоположном склоне я заметил поднимавшегося вверх Василия.

Наверху, как и всюду в Тибете, был установлен высокий шест, к которому тянулись несколько веревок, сплошь увешанных разноцветными флажками–мантрами. Они развевались утренним ветром, словно стая потревоженных птиц. Сверху открывался удивительно красивый вид на долину. На юге, насколько хватало глаз, высились острые пики Гималаев. Чуть ближе их в утренних лучах сверкали ледовые склоны горного гиганта. Гурла Мандата – индийская вершина, высотой семь тысяч семьсот двадцать восемь метров над уровнем моря – царила на юге над всей долиной пилигримов. Под ней плескались аквамариновые воды двух священных озер: Лангака и Манасоровара. Первое было символом Луны и порождением дьявола, второе – символом неба. Естественно, что в первом была мертвая вода, а во втором – живая. На севере царил Кайлас. Высота его шесть тысяч семьсот метров, хотя Василий утверждает, что на самом деле его высота – равна ровно 6666 метров. Без одной шестерки – это знак дьявола.

Вдоволь насладившись видами просыпающихся гор, я спустился в лагерь. Оказалось, что Василий до сих пор не вернулся.

Ожидая его возвращения, я вспомнил один случай, который произошел в Аксайской экспедиции. Мы исследовали каньон, по которому течет река Кёк–Кия, в поисках пещер. Наш лагерь расположился в долине реки Ак–Сай, вытекающей из озера Чатыр–Куль и несущей свои воды в Китай. В центре долины возвышался одинокий утес прямоугольной формы, высотой 25– 30 метров. Киргизы называют его Чатыр–Таш – «Камень–палатка». Я думаю, и озеро Чатыр–Куль получило название от этого скального утеса, хотя от него до озера – километров шестьдесят–восемьдесят.

Места в Аксайской долине и прилегающих ущельях дикие. Людей там проживает мало, посторонних и случайных путников не встретишь. Кругом пограничные кордоны и заставы. В этот район специальный пропуск надо получать. Так же, как и в Тибете, много яков, но по виду они отличаются от тибетских.

Кёк–Кия пробила себе сквозь скалистый гребень глубокий извилистый каньон, местами представляющий собой непроходимые вертикальные стены. Нам троим, Сергею Дудашвили, Василию и мне, во время обследования верхнего участка реки приходилось постоянно то спускаться на дно каньона, то подниматься вверх, обходя скальные прижимы. Высота была более трех тысяч метров над уровнем моря, шел второй день экспедиции, и мы еще не успели адаптироваться к высоте и нагрузке. Поэтому каждый следующий подъем, а это не менее ста пятидесяти–двухсот метров по высоте, отнимал у нас все больше времени и сил. И вот, наконец, последний подъем. Но погода портится, вот–вот пойдет ливень, да и времени до вечера остается немного, а до лагеря у Чатыр–Таша около трех километров. Пора возвращаться. Я медленно поднимаюсь по дну кулуара. Склон очень крут, и не привыкшее к высоте сердце гулко стучит в груди, заставляя делать глубокие и частые вдохи. Дудашвили идет по соседнему кулуару. Немного отстав от нас, шествует Василий.

Поднявшись наверх первым, я с трудом перевожу дух. Здесь неиствует ветер, небо льет дождь с градом. Спасаясь от порывов ветра, я спустился на несколько метров обратно в кулуар. Лишь минут через десять на склоне появился Сергей. Видимо, поднявшись, он, как и я, успокаивал дыхание. Первым его вопросом было: «Где Василий?» Я пожал плечами. Он следовал за мной, но на значительном расстоянии. По всем расчетам, Василий уже должен был присоединиться к нам. Я подошел к краю кулуара, откуда он просматривался до самой реки. В нем никого видно не было. Покричав для верности и не получив ответа, я вернулся к Дудашвили. Василий мог последовать за Сергеем и подняться по соседнему кулуару. Дудашвили ушел назад, а я проверил соседние кулуары справа от своего подъема. Мы кричали что было мочи. Но лишь эхо да шум ветра – вот и все, что могли уловить наши уши. Во мне зрело подозрение, что Василий, поднявшись по боковой щели, просто–напросто тут же направился в лагерь. Не мог же человек просто взять и исчезнуть. Это уже мистика, если только рядом не пролетала «тарелка» и инопланетяне не забрали Василия с собой, на опыты. Сергей в ответ на мои предположения лишь качал головой: «Не мог Василий уйти в лагерь! Исчезнуть тоже не мог! Вдруг у него сердце сдало? Может, лежит где–нибудь под камнем?» Пришлось нам опять спускаться вниз по кулуару. Мы добрались до того места, где я последний раз видел Василия. Его не было нигде. Мы проверили все кусты и камни.

Я не буду утомлять читателя подробностями наших поисков и рассказом о наших волнениях и тревогах, скажу только, что мы вернулись в лагерь измотанные и злые. Как я и предполагал, встретил нас Василий. Оправдываясь, он говорил о том, что подумал, мы ушли в лагерь, не подождав его, что его друзья альпинисты так же ходят, не дожидаясь друг друга. Я видел, что он говорит первое, что приходит ему в голову. Любое его объяснение не выдерживало элементарной критики. Причина, видимо, была другая, но мы не стали ее выяснять.