Дах изо всех сил, до боли дернул черную прядь.

– Но туда-то вас как занесло?! Вы же отсюда. – На долю секунды, оказавшуюся весьма неприятной, Дах ощутил себя марионеткой в руках непонятной силы. Как снятый рапидом, на него несся огромный пес, и вдалеке маячил второй. Он еще подумал тогда, что не повезло этой компании, не защищенной железом машины. – Неужели вы тогда просто-напросто опоздали?

– А как же. Только, как видите, немного не успел. Но я ж не Бог, всего не предусмотришь. Кто мог подумать, что в такую рань вы умудритесь подцепить там девицу и еще таким кавалерийским наскоком, что тут же в охапку и к себе. Впрочем, это я по-стариковски, так сказать, удивляюсь.

– А те, кто остались? – с запоздалым любопытством поинтересовался Дах, вспомнив девушку-интеллектуалку с надменным выражением породистого лица. Жалко было бы увидеть ее покусанной.

– Милые ребята, поговорил с ними о «Сайгоне» [191] , да и разошлись.

– Но зачем вам все это? Дурацкий звонок, розыгрыш, проверка? Пришли бы в магазин и все обсудили.

Колбасник снова задумчиво и даже несколько скептически посмотрел на Даха.

– Может, кинем кости куда ни есть? А то за день устанешь, не приведи Бог.

Данила осмотрелся. В небе темнел силуэт бывшей церкви – они стояли посреди Ивановской, недалеко от дома старухи с «гнусьем». Шальная мысль завалиться сейчас туда мелькнула у Данилы, но тут же исчезла: смешивать двух дел никогда не стоит. Интересно, сколько еще будет этот субъект говорить вокруг да около, не касаясь того, ради чего они, наконец, встретились? Дах знал, что сделавший первый шаг о предмете торга, вопрос, намек – неизбежно проиграл, поэтому можно рассчитывать и на всю ночь.

Ничего подходящего рядом не было, и пришлось возвращаться назад, в заведение с лопоухим дворником [192] .

На них посмотрели косо, но Данилина презрительность быстро поставила официанта на место. Заказали щи и солянку. Колбасник долго, аккуратно и сосредоточенно ел, как ест человек, редко бывающий сытым. Потом он выпил рюмку водки и продолжил, словно не было этого перерыва в полчаса:

– Я про магазин много позже узнал.

– А телефон, значит, раньше, – не то спросил, не то подтвердил Дах, ничем не выдавая любопытства относительно источника такой информации.

– Раньше. Только телефон и знал. – В речи Колбасника появились какие-то странные интонации, от которых Даниле стало казаться, что они сидят не в дорогом кафе, а в грязноватом трактире. Он быстро выпил еще одну рюмку. – И я так рассудил: ежели человек, значит, стоящий и действительно интересуется так, что мочи нет, то он на все пойдет.

– Позвольте, – усмехнулся Дах, тоже невольно впадая в какой-то непонятный тон и с трудом удерживаясь от словоерса [193] ,– но ведь вы мне не в пропасть предлагали прыгнуть и не человека убить, а всего лишь отправиться на Елагин остров, место прелестное и тихое. И, как вы сами изволили недавно заметить, не могли же вы предусмотреть, что я встречу там девушку, которая…

Но Колбасник не обратил внимания на упоминание о девушке.

– Это уж ваше дело. Однако подняться в такой час… С меня и этого было достаточно. И приехали ведь, приехали! – Он едва не хлопнул в ладони. – Значит, и правда интересуетесь. Но ведь этого мало, для такой-то ценности – ох, мало! – «Ну наконец-то ближе к делу! – с облегчением подумал Дах. – Конечно, хитрый Колбасник не принес тетрадь с собой, и времени на него потратить придется еще много, но все-таки лед тронулся». – Потом я и про магазин навел справки, и уже совсем, было, надумал увидеться, и пришел…

– Я был в Ивановке.

– В Ивановке?! – ахнул Григорий. – Уважаю, уважаю безмерно, все в мою копилку. Если б я знал, что в Ивановку, то и не раздумывал бы. Но дамочка ваша мне не понравилась ужасно – вот в чем дело. Такой взгляд у нее – ух, пройдошистая! Я бы не стал такую держать. Вот я и решил покамест подождать. Ну а уж потом, когда начались эти ваши попытки на кривой кобыле меня объехать…

Данила налил еще по рюмке, сравнение с трактиром начало приобретать реальность. Окна в кафе открыты настежь, откуда-то доносятся женские взвизги, из задней комнаты, примыкавшей к большой зале, долетает стук бильярдных шаров.

– Я к тому времени о вашем существовании, между прочим, совершенно забыл, и потому ни на какой кобыле объезжать вас не собирался.

– И о тетрадочке, значит, не думали вовсе? – Данила промолчал. Разумеется, он думал о письмах, а стало быть, и о тетради, поскольку Аполлинария, как известно, в своих тетрадях набрасывала содержание писем или просто писала брульоны [194] . Но уж те его мысли никак были с Колбасником не связаны. – И не искали?