Некоторые из присутствующих заулыбались, а кто-то даже фыркнул. Салиму это не понравилось, но он не стал сердиться раньше времени.

— Да, братья, я тоже с удовольствием посмеялся бы вместе с вами, если бы документ оказался фальшивкой. Но он подлинный. — Улыбки исчезли. — Все, что я сейчас говорю, не должно выйти за пределы этой комнаты, братья. Человек, который купил табличку… этот старый сионист, который всю свою жизнь с оружием в руках боролся с нами… Он, конечно, будет утверждать, что в завещании Ибрагима Иерусалим отдается евреям.

— Как только он откроет свой поганый рот, ХАМАС тут же обвинит его в том, что он выкрал реликвию из Ирака! — крикнул кто-то в заднем ряду.

За окном послышались далекие выстрелы. В Рафахе трудно было кого-то удивить вечерней пальбой. Но на всякий случай внимание всех на мгновение переключилось на мобильные телефоны — а вдруг это атака израильтян? Телефоны молчали.

— Да, я согласен. Глиняная табличка действительно скорее всего оттуда. И наше руководство обвинит старого еврея в краже. Или в том, что он изготовил фальшивку. Все это ясно и очевидно.

Салим был моложе большинства из собравшихся на совет, но он обладал самым высоким авторитетом. В свое время он служил в бригадах Изад-Дин аль-Кассам, являвшихся элитой военного крыла ХАМАС. Салим умел изготавливать бомбы и мины и ни разу не попался в лапы израильтян. Это дорогого стоило. Мучеником мог стать каждый, а бойцов, которые наносят врагу урон и при этом остаются в живых, было очень немного.

— Но все это не важно. Евреи не уступят нам ни пяди Харам аль-Шарифа, если отыщут в тексте завещания указание Ибрагима о том, что он отдает эту землю в наследство именно им. Мирным переговорам придет конец.

— А если в завещании говорится, что эта земля отдается нам?

— Я допускал такой вариант и отмел его. Если бы все было так, тот старик еврей не стал бы дорожить такой табличкой и распространяться о ней. Он просто уничтожил бы ее. — Салим вновь обвел суровым взглядом присутствующих. — Уверен, многие палестинцы будут счастливы, если это завещание избежит огласки. Они рассуждают так: если послание Ибрагима обнародуют, это ослабит наши позиции в отношении Иерусалима и передаст все козыри в руки евреев. Эти люди не остановятся ни перед чем, чтобы уничтожить или спрятать завещание Ибрагима. Они будут убивать, и их будут убивать, но они не успокоятся до тех пор, пока на эту табличку не будет повешен крепкий замок. Собственно, есть основания полагать, что эти палестинцы уже действуют.

Но есть и другая точка зрения. Если это завещание будет предано гласности и в нем будет сказано о том, что Иерусалим по праву принадлежит евреям, последние скорее всего свернут мирные переговоры, где решается вопрос о разделе древнего города между противоборствующими сторонами. И в самом деле — зачем им делить с нами Иерусалим, если сам Ибрагим отдал им его целиком?

— Другими словами, переговоры будут сорваны, — подал голос кто-то.

— Да. Этот позор прекратится, и у нас будут развязаны руки. Мы вновь сможем открыто взять оружие и возобновить нашу борьбу, из которой, как предсказывал пророк, именно мы в конце концов выйдем победителями.

— Что ты хочешь сказать, Салим? Получается, предать огласке завещание в наших интересах?

— Если мы не хотим допустить уничтожения Палестины — да, в наших интересах. Но лишь мы должны принимать окончательное решение по этому документу, а не евреи.

— Что ты имеешь в виду?

— Как только мы получим завещание Ибрагима, то сами решим, как с ним лучше поступить. Но — как только получим. А пока все наши силы нужно направить на его поиски. Это наш священный долг перед народом и перед Аллахом. Кто-нибудь возражает?

Никто не возражал.

— Аллах акбар! — крикнул Салим.

— Аллах акбар! — отозвались его бойцы.

Иерусалим, четверг, 18:23

Они возвращались в гостиницу в гробовом молчании. Поначалу Ури вновь было врубил музыку, чтобы заглушить возможную прослушку, но Мэгги решительно выключила ее. Ей было легче молчать, чем говорить и чувствовать, как голова раскалывается от страшного грохота.

Впрочем, голова все равно болела. Стоя за спиной Ури в конторе Розена, она делала кое-какие пометки в свой блокнот и теперь вновь и вновь перечитывала их.

«…Табличку я спрятал. В надежном месте, о существовании которого, помимо меня, знают еще лишь двое — ты и мой брат».

Что же это за шарада, если Ури говорит, что у Шимона Гутмана нет никакого брата? Он прав: послание его отца не столько давало им ответы, сколько вызывало вопросы. Ей мучительно хотелось добраться до места, где бы они могли спокойно, не пытаясь переорать музыку, поговорить.