Шрифт:
Знаменский не верил его наивности, непрактичности, считал попросту котом и, словом, терпеть не мог. Пригрозил, что поломает ему всю научную карьеру, коли тот не примирится с женой, не даст ей надежды после срока вернуться в семью, к нему, к детям…
Вот с этим-то красавцем и свело его нынче утром желание обзавестись свежей газеткой. Почти прежний кот, только пахнул значительно дешевле. Мужественно смотря следователю в лицо – чуть ниже глаз, – он отрапортовал о своей поездке в колонию: первое свидание с женой после суда. О ней Пал Палыч услыхал что-то невнятное и вскользь, зато получил полный обзор переживаний самого Маслова, «травмирующих психику культурного человека». «Уродливо… угнетающе… нравственная духота… я прямо потрясен… в поезде грязь… я же человек брезгливый…»
«Ну еще бы! Ты любишь красиво и уютно. А она как небось готовилась, прихорашивалась. Как ждала. Бедняга. И сердце неважное».
– Будя сопли разводить! – оборвал Знаменский с несвойственной грубостью. – Вы, пардон… переспали с Ириной Сергеевной? Или проявили культурную брезгливость?
Маслов ошарашенно заморгал, даже скулы закраснелись. После паузы стал давиться словами:
– Нет… то есть да… в смысле, я старался не проявлять… Но я поражен вашим…
– На здоровье, – буркнул Пал Палыч и пошел своей дорогой.
А потом, препровождая казенное время, сидел на диване и ворошил прошлое. «На суде она была уже с седыми висками. В тридцать четыре года… Все ли я тогда сделал? А что тут вообще поделаешь?.. Домогаюсь склеить, а черепки друг к другу не прилегают и клей никудышный».
Почему-то некоторые судьбы сидят в печенках годами. То ли судьбы такие горемычные, то ли печенки дурацкие.
На то, чтобы увидеться с Кудряшовым, имелась законная юридическая зацепка. Знаменский, любитель дотошно доводить все до конца («до тошноты» – как шипел порой Томин), выделил часть «Ангарских» материалов в отдельное производство, да руки не доходили заняться.
Утренняя встреча дала толчок. Пал Палыч скоренько составил надлежащую бумажку и отправился доложиться начальнику отдела Скопину.
Тот вздохнул (работы по всем линиям невпроворот), помолчал (укоризна), но отпустил его «смотаться» на денек туда, где пребывал ныне осужденный – ударение на «у», это профессионализм, как, к примеру, «добыча» у шахтеров. Скопин ценил Знаменского, примерно понимал его внутреннее устройство и не стал ни о чем допытываться. Раз просится «в отрыв» – значит, приспичило.
…Вагон попался сносный, двое попутчиков тоже. Потолковали меж собой о политике, женщинах и собаках (о последних – уважительно). Под конец, правда, загомонили громче приличного: когда «душа с душою говорит», где бы найти третью. Но, не найдя (Знаменский соблюдал следственное правило не пить с посторонними), взгромоздили пожитки на пустую полку и полегли спать.
Под поездной перестук и поскрипывания Знаменский тоже закрыл глаза. Почему-то всплыл плакат, стоявший в конце платформы. «Берегите свою жизнь!» и картинка: беспечный гражданин в старомодной шляпе с легким чемоданчиком переходил железнодорожный путь перед надвигавшимся локомотивом. Но поскольку локомотив был изображен на почтительном расстоянии, а гражданин практически миновал рельсы, его жизни ровным счетом ничего не грозило. Наглядная пропаганда била впустую. Сюда бы стенд с некоторыми фотографиями из музея криминалистики. Ох, наша наглядная пропаганда… Бесчисленные лозунги по городу. Гигантскими буквами: «Слава советскому народу, строителю…», «Решения Пленума – в жизнь!», «Досрочно выполним…» У матери знакомая есть, переводчица при иностранцах, так она замучилась с этими воззваниями. Заезжим все интересно, приходится переводить.
– Полной дурой себя чувствуешь, вы не представляете! Да еще спрашивают: а зачем это висит?
Действительно, зачем висит? Никто ж не читает. И на гражданина в старомодной шляпе не смотрят.
Почему я, собственно, не сплю? Проводник подымет в половине шестого, пора отключаться… Кошка была мудрая в кафе при «Ангаре». С большим жизненным опытом. К многолюдным компаниям вовсе не приближалась. К парочкам редко – заняты друг другом. Выбирала одиночек. Ты, мол, один, я одна. Я тебе помурлычу, ты мне кинешь огрызочек. И круглая была, горя не ведала.
Что за чушь в башку лезет! Пустяковое путешествие – пустяковые и мысли. Выделенные когда-то материалы «законченного криминала» не содержали. Проще бы всего (как большинство коллег и поступало) вынести постановление, что за отсутствием состава преступления на материалы эти плевать. И наплевать. Кабы не дотошность.
Но в ту пору абсолютно некогда было доискиваться, через кого Кудряшов приобретал дорогостоящие ювелирные изделия. «По знакомству, по случаю, по блату». Неопределенные ответы могли прикрывать контакты с крупными поставщиками не только Кудряшова, но и иных, ему подобных. В картотеке полно «висячек» о кражах драгоценностей. На памяти Знаменского унесли украшения самой супруги индийского посла. Надо думать, не побрякушки.
А сколько ценного, даже бесценного растащено было, когда по залпу «Авроры» «хижины» ворвались во «дворцы». И так и кануло в подполье – в тайники современных миллионеров и в нелегальный оборот.
«Давненько не навещал я Ивана Тимофеевича», – упрекнул себя Пал Палыч уже в полусне.
Одно время он подолгу сиживал в комнате старика при архиве, слушая любопытнейшие рассказы о прошлом преступного мира, о несметных богатствах, разметанных бурей 17-го года.
– Поставить бы грамотных сторожей – сэкономили бы стране целую электрификацию! – восклицал Иван Тимофеевич.