Шрифт:
– Подходящий момент? Отречься от человека, когда он в беде – подходящий момент? – мать укоризненно покачала головой. – Если мы теперь ему не поможем, то кто?
Катя потупилась было, но снова взыграла багровская кровь:
– Ты всю жизнь, всю жизнь старалась ему помочь, а чем кончилось?.. Я вообще не понимаю, как ты могла за него пойти?! Ведь Семен Григорьевич…
– Не надо, замолчи!
– Не замолчу! Я знаю, что он тебя любил! Он до сих пор не женат!
– Катерина!
Катя не слушала.
– Талантливый человек, мог стать ученым, делать открытия. И все бросил, поехал сюда за тобой. Надеялся! И что он теперь? Директор неполной средней школы! А ты? Бросила ради отцовской прихоти любимую работу и пошла в парикмахерши!.. – она всхлипнула и уткнулась в материнские колени.
Та в растерянности погладила пушистую ее голову. Впервые дочь столь откровенно заговорила с ней о прошлом.
– Иногда мне кажется… я его возненавидеть могу…
– О господи, Катя!.. Это пройдет, пройдет. Раньше ведь ты души в отце не чаяла.
– Да, лет до десяти. Даже удивительно. Правда, он тогда реже пил… или я еще была дурочкой… Представлялось – веселый, сильный, смелый, чуть не герой…
Она зашарила по карманам, ища платок, не нашла, утерлась по-детски рукавом.
– Такой и был когда-то, – слабо улыбнулась Майя Петровна. – Но каким бы ни стал теперь, он любит и тебя, и меня, и…
– Он тебя любит?!
Катя пружинисто вскочила, схватила с комода фотографию в деревянной рамке и круглое зеркало:
– Ты сравни, сравни! Посмотри, что он с тобой сделал!
Ах, эта фотография. Сколько раз Майя Петровна пробовала убрать ее, а Катя «в приказном порядке» требовала вернуть. Она обожала эту фотографию ленинградских времен и горевала, что не похожа на мать.
Майя Петровна покорно посмотрела в зеркало. Различие убийственное, конечно. И определялось оно не возрастом. В зеркале отражалась просто другая женщина. Словно бы и те же черты, но куда пропала та окрыленность, та победительная улыбка, свет в глазах? И горделивый поворот шеи, уверенность в себе?
Хорошо, пленка не цветная, а то прибавился бы еще акварельный румянец и яркое золото волос. Она привезла в Еловск чисто золотую косу. Почему волосы-то пожухли? Странно. Остальное понятно, а это странно. Теперь то ли пепельные, то ли русые. Может быть, от перемены воды?
– Ну? – требовательно вопросила Катя. – Разве бывает такая любовь, чтобы человека изводить?
Майя Петровна развела ее руки, державшие фотографию и зеркало. Сказала серьезно:
– Да, Катюша. Бывает и такая. Я еду завтра в семь вечера.
И Катя спасовала. Голос матери был тих и бесстрастен, но исключал возражения.
…Катя в кухне разливала по тарелкам суп и расспрашивала о московских магазинах, когда в дверь постучали. То явился Иван Егорыч, участковый. Поздоровался, глядя в сторону, помялся, наконец выдавил:
– Я насчет Михал Терентьича… Пишет?
– Последний раз – с месяц назад… Что-то случилось?
– Да такое вдруг дело, Майя Петровна… сбежал он…
– То есть как… я не понимаю…
– А вот так. Сбежал из-под стражи, и все тут.
Катя ухватилась за мать, та оперлась о спинку стула.
Участковый перешел на официальный тон:
– Должен предупредить: в случае, если гражданин Багров объявится или станет известно его местонахождение, вы обязаны немедленно сообщить… – Потоптался и добавил виновато: – Не обижайтесь, Майя Петровна, мое дело – служба…
А в колонии Томин вел разговоры, разговоры, разговоры.
Сначала с молоденьким лейтенантом, который отвечал за воспитательную работу в подразделении, где числился Багров. Лейтенант был вежливый, культурный, необмятый новичок. Томин предпочел бы старого служаку – пусть грубого, ограниченного, но насквозь пропитанного лагерным духом и знающего все фунты с походами.
На вопрос о Багрове лейтенант смущенно заморгал:
– Откровенно говоря, я им подробно, то есть индивидуально не занимался.
– А кем занимаетесь подробно?
– Есть ряд лиц, которые меня интересуют…
– И как успехи?
– Рано судить, товарищ майор.
«Это верно, судить можно года через два после освобождения».
– Вас как занесло на эту должность?
– Видите ли… я заочник педвуза.
– А-а, собираете материал для диплома? И какая тема?
– «Проблемы перевоспитания личности со сложившейся антисоциальной установкой».