— А потом?

— Потом? Боже мой, Деон, но это же будущее медицины! Ты же знаешь, что некоторые болезни связаны с аномалией хромосомного ряда. Ну, значит, остается установить, почему это происходит и как это предотвратить, если возможно.

— Многого хочешь!

— Пожалуй. Но кто знает? Помнишь, как это в Библии: «…Ибо я Господь, Бог твой. Бог-ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого колена». — Филипп внимательно посмотрел на Деона. — Я всегда считал, что это несправедливо, — сказал он.

Деон сделал неопределенный жест.

— Ну…

Филипп ждал, вежливо наклонив голову, весь внимание, что он скажет, и, не дождавшись ответа, показал на микроскоп.

— А ведь здесь весь секрет, почему у тебя белая кожа, а у меня коричневая, почему я не могу пить в ваших барах, есть в ваших ресторанах, купаться у ваших пляжей. Всего лишь из-за иного положения какой-нибудь одной из сотен тысяч молекул в этих хромосомах. Всего лишь из-за нее.

Деон посмотрел на него и отвел глаза.

— Это глупо, — произнес он.

Его встревожил этот внезапный взрыв. Он не мог припомнить, чтобы Филипп когда-нибудь прежде говорил о цвете своей кожи, чтобы он настолько дал волю своим чувствам.

Филипп усмехнулся.

— Извини. Я привел тебя сюда не для того, чтобы ты слушал мои речи. Так я возьму кровь?

— Бери, конечно.

Деон снял пиджак, закатал рукав и, сжав в кулак правую руку, напряг бицепс, чтобы обозначилась вена. Филипп уже приготовил шприц.

— Придется потерпеть…

— …как сказал епископ одной актрисе, — докончил Деон, и оба рассмеялись.

Деон смотрел, как темная кровь наполняет шприц.

— Что ты думаешь делать дальше, после этой больницы? — спросил он с искренним интересом. — Насколько я понял, ты все-таки решил ехать за океан?

Филипп ловко извлек иглу, прижал ватку к месту укола и показал жестом, чтобы Деон согнул руку в локте. Потом начал сливать кровь из шприца в пробирку. Его лицо было замкнутым и настороженным.

— Тут у меня впереди нет ничего.

— Да, пожалуй.

— Ничего — даже надежды.

Деон принялся внимательно осматривать след укола, проверяя, перестала ли ранка кровоточить. Почему-то сегодня ему не хотелось спорить или даже обсуждать отвлеченные проблемы. Он желал только одного: чтобы его оставили в покое.

Но такая ранка не могла отвлечь внимание Филиппа.

— Удивительно, как мне вообще позволяют рассматривать клетки белых, — сказал Филипп, криво улыбнувшись. — Ты знаешь доктора Раджапа?

— Индиец на патологического отделения?

— Да. Старший врач-диагност. На днях он показывал мне, как замораживают срезы, и тут ему принесли биопсию из груди белой женщины. Хирурги в операционной ждали его заключения. Другими словами, от него зависело, что им делать дальше — удалять грудь и грудные мышцы или нет. Решение зависело от него, но допустить его в палату, чтобы он пальпировал опухоль, — ну что вы!

Деон покачал головой и отвернулся.

— Действительно глупо.

Он не знал, что говорить. Гнев Филиппа был справедлив, но что толку? Можно ли словами одолеть предрассудки? Не исключено. Но не исключено и другое: слова служат отпущением грехов. Почему Филипп сорвался именно сейчас?

Он вдруг улыбнулся.

— А помнишь, как мы вместе занимались пальпацией груди?

— Что?

— А на чердаке? В сарае, где стригли овец?

Холодная замкнутость исчезла с лица Филиппа, и он улыбнулся в ответ.

— Да, да, я и забыл совсем.

Они еще посмеялись этому воспоминанию, немножко стесняясь, немножко стыдясь.

Деон не мог точно вспомнить, когда это было. Но, во всяком случае, уже после того, как он пошел в школу, и до того, как погиб отец Филиппа, Пит Дэвидс, когда грузовик с шерстью, который он вел, опрокинулся по дороге на станцию в Бофорт-Уэст. Конечно, до, потому что сразу после его смерти Филипп с матерью и уехали с фермы в Кейптаун. Следовательно, ему тогда было лет восемь-девять, а Филиппу около десяти. Филипп собирал цветных девочек из хижин за айвовой аллеей, где жили работники, и уводил их на чердак сарая.