— Кисонька, может быть, не следует при Наташе… И, по-моему, Гвоздарева производит приятное впечатление.

— Ах и на тебя она производит приятное впечатление?!

— Ну что ты, я же не в том смысле!..

В дверях появляется Леша.

— Нельзя потише? Там все слышно.

Он затворяет дверь. Неловкая пауза.

— Но… в конце концов, я у себя дома… Имею я право говорить то, что думаю? И вообще — воспитанный человек не слышит чужих разговоров.

— Ты спутала, мамочка, это глухие не слышат.

— Наташа, не дерзи, — отцу очень не хочется ссоры.

— Имею я право говорить то, что думаю?

— Нет, не имеешь. Не доросла.

Наташа встает, забирает чашку и недоеденный бутерброд.

— И эта туда же! — кипятится мать. — И снова до вечера на улицу? Почему хоть в субботу не побыть немного дома! Вам созданы все условия для культурного отдыха!

— Ой, мамочки! Холодильник, телефон, ванна, газ, магнитофон — голова кругом от развлечений!

Отец укоризненно цокает языком.

— А что на улице?

— То, что рассказывали на лекции в ЖЭКе, — отвечает за Наташу мать. — Очень жаль, что вас не было. Приводились убийственные факты!

Наташа прыскает и уходит. Слышно, как ребята включают музыку.

— Ну что за дети, Гриша! Даже аппетит пропал. Разве я посмела бы хамить матери! Бывало, если делаешь что-нибудь не то, так ведь тайком, с оглядкой.

— Да, наши не стесняются. Хоть бы соврали для приличия. Холодильник, телефон… Не ценят ничего, что досталось трудами!

— По выражению твоего сына, они ищут иной смысл существования. А у самого две тройки в году, и из спортивной школы исключили. Как он без спорта в институт! Ты с ним говорил?

— Еще не определился. Выбирает.

— Какие могут быть выборы! Надо найти вуз, где требуется боксер-перворазрядник. Разве мы с тобой выбирали?

— Что же сравнивать, кисонька, мы были другими.

— Вот именно. Мы понимали, чего хотим, и добивались. Спроси свою дочь — какую общественную работу она ведет! Никакую. Ей скучно. Будто мне в ее годы было весело возиться со стенгазетой. Но я рисовала аршинные заголовки ради комсомольской характеристики.

— Да… — отец в задумчивости катает хлебные крошки. — Мы относились к жизни серьезно и ответственно.

Терентьевы свято верят в правоту своей жизни.

Наташа, Леша и Сенька выходят на улицу.

Хорошенькая Наташа выглядит старше своих лет, Сенька — моложе, а плотного Лешу легко со спины принять за взрослого мужчину, но полудетское упрямое лицо выдает мальчишку. К приятелям присоединяется Миша Мухин — смазливый, чернобровый. «Салют — салют», — дальше шагают вместе.

— Натка, я пришел к тебе с приветом. — Миша крутит пальцем у виска, — рассказать, что солнце встало… Что-то вы кисло-зеленые?

— Субботнее утро в кругу семьи, — бурчит Леша. — Интересно, взрослые — все идиоты или выборочно?

— Выборочно. Но многие.

— Неужели и мы такими будем? — задает Наташа извечный вопрос подростков.

— Я против, — заявляет Миша. — Кто «за», прошу поднять руку. Воздержавшихся нет? Принято: мы будем другими.

— Леха! — предостерегающе произносит Наташа.

На пути стоит кучка их ровесников. Леша выдвигается вперед, возглавляя свою компанию. Сенька порывается идти плечом к плечу, Наташа дергает его назад.

— Не лезь! Леша это не терпит!

— Он же Леха-Ледокол, — поясняет Миша. — Флагман. А мы в кильватере.

Леша идет на враждебную группу, как на пустое место, свободно свесив тяжелые кулаки. И группа в последний момент не выдерживает, расступается, пропуская его и остальных.

— Красиво! — восхищается Сенька.

— А-а… — поводит плечами Леша. — Подраться стало не с кем.

Место ребячьих сходок — ободранная квартира на втором этаже пустующего дома. Кое-какая мебелишка, частью брошенная хозяевами, частью собранная ребятами по окрестным домам. Здесь Наташа, Леша, Сенька, Миша и пятый — долговязый, разболтанный Фитиль.

Леша осматривает колченогое кресло.

— Гвоздик, ты молоток. Отличное седалище для председателя. Итак, очередное собрание нашего Общества покровительства самим себе объявляю открытым. Для тонуса и по традиции словесная разминка.