— Нельзя! Тебе нельзя, пока в баню отведут! Поди прочь с дороги!

— От как! — Домагость от изумления остановился и заломил шапку. — Что, началось? Вот ведь молодуха — как нарочно подгадала!

Яромила и Дивляна тем временем собирали вещи: теплую одежду, одеяла, овчины и шкуры, котлы и треноги, миски, ложки и кувшины, шатры и всякие припасы. Возможно, и ночевать еще доведется под открытым небом, а весенние ночи довольно холодны. Идти придется вместе со скотиной, а значит — медленно.

— Да-а, тебе хорошо говорить, а у меня там му-уж! — со слезами причитала Хвалинка, их подруга и троюродная сестра, одна из внучек стрыя-деда Братомера, тоже дочь чудинки. Прошлой осенью она вышла замуж за Сокола, кузнеца, ушедшего с Зорей к озеру. Перед тем она чуть ли не целый год рыдала на груди то у Яромилы, то у Дивляны, делясь своими переживаниями, надеждами и тревогами, а когда обзавелась наконец женским повоем, стала важничать. Однако сейчас вся важность с нее слетела, и она занялась любимым делом: самой не работать и других отвлекать. Оставшись почти одна в доме, Хвалинка не в силах была выносить тревогу и примчалась излить свое горе. — Ой, матушка! А вдруг цьто случицьися? А вдруг я теперь вдовой стану, всего-то с полгода замужем побыв! Ой, горемыцьная я!

— Чтоб тебе Перун молнию на язык кинул! — в досаде прикрикнула на нее Дивляна. — Еще ничего нет, а она уже мужа похоронила и на сопке причитает, вот дурища ты, подруга!

— Тебе хорошо говори-и-ить, у тебя мужа не-е-ет…

Из сеней вышел Грач, челядинец, и, прихрамывая, направился к конюшне — запрягать лошадь в волокушу. Молчана следом тащила узлы и котомки. Она была словенкой и еще лет двадцать назад попала в плен к руси, а после ее изгнания задержалась при новых хозяевах, ибо не имела ни родни, ни угла, где голову приклонить. Отец Домагостя, Витонег, в последние годы приблизил к себе ее, тогда еще молодую женщину, и за год до его смерти она родила дочь — Тепляну. По старому обычаю после смерти старика и Молчана, и ее дочь получили свободу, но идти им все равно было некуда, и они по-прежнему жили у Домагостя. Его дети знали, что по сути Тепляна приходится им теткой, но относились к ней примерно так, как и относятся дети свободной жены к детям робы: вроде свои, а вроде и не ровня! Тепляна выросла миловидной и покладистой девушкой, причем особенное сходство ее с Дивляной убедило бы любого, что она той же крови. Такие же фигура и черты лица, рыжеватые волосы… но не было в ней того огонька, который отличал Дивляну, того блеска в глазах, живости в каждом движении. Впрочем, Нежата, дельный парень из Хотонеговой кузни, уже не первый год обхаживал Тепляну на весенних гуляниях и ждал только, пока разживется немного, чтобы обзавестись своим хозяйством и жениться.

Кроме женщин, сопровождать отъезжающих хозяйских детей должны были хромой Грач и старый Тул — в битве от них все равно толку не будет.

Через двор прошел Домагость, уже в стегаче, со своим знаменитым варяжским мечом на плечевой перевязи. Вид у него был как у настоящего воеводы или князя — не зря же он вел свой род от словенских князей. За ним торопился Вестмар Лис и с озабоченным видом что-то говорил. В буром кожаном стегаче, с мечом, держа в руке варяжский шлем с полумаской, он тоже выглядел скорее воеводой, чем купцом. Все торговые гости привыкли охранять свой товар с оружием в руках, и полсотни Вестмаровых людей, хорошо вооруженных и закаленных опасностями, подстерегающими на морях, были совсем не лишними.

Вскоре Вестмар вышел из дома и остановился перед дверями, хмуро глядя на берег.

— Вот поэтому жители виков обычно заключают договор с кем-то из соседних конунгов, — пояснил он, заметив рядом Велема и будто продолжая ранее начатый разговор. — А он охраняет торговых людей от разных там любителей чужого добра, которые от Праздника Дис до осенних пиров так и рыщут по морям. И еще эти женщины у меня! Некстати я их взял, но уж больно случай выгодный! Лучше бы я мечи вез — их и увезти, и спрятать легче. А этих куда я спрячу?

— Им уже и так не повезло, — согласился Велем. — Это все вдовы? Кто-то поубивал их мужей?

Вестмар сначала его не понял, а потом засмеялся.

— Нет. Это не вдовы. У этих женщин вовсе не было мужей. Свей разорили какой-то ирландский монастырь.

— Что? Я такого слова не знаю.

— Это… ну… — Вестмар запнулся, поскольку в северном языке такого слова тоже не было. — Похоже на святилище, где постоянно живут люди, мужчины или женщины, которые ничего не делают, только служат богу.

— Они служили богу?

— Да. Кристусу.

Велем посмотрел на пленниц, которые сидели на земле и, сложив руки, что-то негромко бормотали. Так много божьих служительниц в одном месте, да еще обиженных разорением их святилища… Это опасно. И уж не этот ли бог в отместку наслал на Ладогу разбойную дружину руси? Тогда, выходит, Вестмар, соблазнившись выгодной сделкой, сам и привез сюда эту беду.

Велем, нахмурившись, взглянул на варяга.

— Ну, что та, которую мы тебе отдали? — спросил Вестмар. — Умерла?

— Да вон она сидит. — Велем кивнул на свою новую челядинку, которую в доме стали звать Ложечка. Только Никаня, которая вместо «ложка» говорила «лузика», так же называла и ее. Постепенно оправившись, в последние пару дней та уже вставала и часто навещала прежних подруг. — Мать ее вылечила.

Теперь ее легко было узнать среди прочих. Ее прежняя одежда, порванная в нескольких местах, грязная и пропитанная кровью, пришла в полную негодность, и Милорада сожгла ее вместе с хворью. Взамен Тепляна выделила ей свою старую исподку, Милорада дала овчину, в которой Велем проделал дырку для головы, а Велеська снабдила куском тесьмы собственного изготовления, кривоватой и неказистой, но вполне пригодной в качестве пояска. В словенской одежде, с куском полотна на голове, под которым спрятались короткие волосы, с замкнутым, скорбным и немного растерянным выражением лица она и впрямь напоминала теперь молодую вдову.