— О том, чем угрожали нам турки — сделать всех знатных византийских женщин своими наложницами, — объяснила принцесса Кармезина.

Эстефания пожала плечами:

— Этого ведь не произошло и, даст Бог, не произойдет, когда у нас такие славные защитники!

— Вон тот, видишь? — не унималась Кармезина, показывая на какого-то пленника с длинными волосатыми руками. Он брел последним, привязанный к общей веревке за шею. — Например, его руки. Он хватал бы меня за грудь и за бедра, раздвигал бы мои колени и делал бы со мной все, что ему заблагорассудится, — да от одной только мысли об этом у меня мороз бежит по коже!

— Стоит ли об этом думать в таком случае, — рассеянно ответила Эстефания. — По крайней мере, этот человек закончит свои дни не в вашей постели, а где-нибудь на мельнице, где будет ворочать жернова, или в каменоломнях, добывая белый камень для строительства ваших дворцов.

— Все равно это ужасно, — сказала Кармезина и отошла от окна.

Пленников доставили в надежную тюрьму, а Диафеб вместе с несколькими знатными рыцарями отправился во дворец и предстал перед императором в большом зале, где имелось много чудес, например одна хрустальная собака, которая от малейшего дуновения ветерка раскрывала пасть. Император сидел на троне, но при виде Диафеба приподнялся, желая оказать ему честь.

— Что ж, гонец, принесший добрые известия, — улыбаясь, сказал ему император, — ступай к моему казначею и получи свои наградные деньги!

Диафеб рассмеялся шутке.

— Видеть ваше величество довольным — вот самая дорогая плата за добрые известия, — ответил он. — И если говорить коротко, то заключаются они вот в чем: севастократор одержал чудесную победу. Он снял осаду с Пелидаса, взял множество пленных и не намерен останавливаться до тех пор, пока последний турок не будет изгнан из Византии.

— Нам жаль, что его сейчас нет с нами, — промолвил император, снова усаживаясь и поправляя пурпурные подушки.

— Севастократор прибудет, как только появится возможность, — сказал Диафеб.

Тут в зал вошли императрица, а с ней придворные дамы и принцесса Кармезина. И Кармезина поцеловала Диафеба в щеку, как брата, и шепнула ему, что очень рада его видеть.

Диафеб тотчас приосанился и перецеловал руки и края рукавов всем дамам, а перед императрицей встал на колени и поцеловал край ее платья. Все дамы остались этим очень довольны, только Эстефания подумала про себя: «До чего же он нахален, этот Диафеб! Прикоснулся губами к моему запястью, чуть отодвинув рукав! А если бы он захотел поцеловать подол моего платья, я приподняла бы юбки, и ему удалось бы дотронуться до моей щиколотки». От этой мысли она задохнулась и едва не упала в обморок.

Император позвал слуг, подняв левую руку, и приказал, чтобы с Диафеба тут же, в присутствии их величеств, сняли доспехи и облачили в упланд длиной до пят, роскошный и расшитый жемчугами.

Диафеб ничему не сопротивлялся и даже и не думал возражать; он подчинялся заботам слуг, поднимал и опускал руки, когда они его об этом просили, стоял неподвижно и позволял вращать себя то влево, то вправо. Наконец его переодели и обтерли платком его лицо.

Двое прислужников собрали все снятое с Диафеба и унесли, а император предложил Диафебу устроиться на скамье, установленной перед троном, что и было исполнено. Все дамы расселись в зале вокруг императора, составляя прекрасную раму для своего повелителя. Диафеб видел, что принцесса Кармезина и Эстефания крепко взялись за руки, словно из страха утонуть, если будут держаться порознь, но при том обе впились в него взглядом. Диафеб знал, что принесет много радости Кармезине, если станет говорить о доблести, подвигах и разумности Тиранта; но знал он также, что если будет он рассказывать все это мягким и ласковым тоном, то доставит счастье Эстефании. И потому он постарался угодить им обеим.

Таким образом Диафеб рассказал обо всем, что происходило с самого дня их отъезда из Константинополя: о хитрости с кобылами, о смятении в лагере турок, о кровопролитнейшем сражении, о множестве пленных, о бегстве врагов и преследовании их, а еще о том, как Великий Турок был осажден на горе, и о том, как Тирант отверг всякую возможность мира с неприятелем.

— Турок Абдалла Соломон, уплывая к своему господину на том же утлом суденышке, или, лучше сказать, на плоту, — продолжал Диафеб, — был весьма признателен севастократору за сытный обед и за все те любезности, которые он встретил в нашем лагере. Если верить словам лживого турка, то скоро в Византии соберется столько недругов, что сама земля с трудом сможет их выдержать, но мы в это не верим.

Император, услышав такие слова, сильно побледнел, но Диафеб только усмехнулся:

— У наших врагов не осталось ничего, кроме пустых угроз.

Он повернулся и дунул на хрустальную собачку, отчего та с певучим лязгом раскрыла и захлопнула пасть.

Диафеб утопал в роскоши. Ему прислуживали только придворные дамы императрицы, как он попросил, а не обычные служанки. Правда, Диафеб остался не вполне доволен, ибо, прося о такой чести, он подразумевал самых красивых дам и девиц, а к нему прислали самых знатных, и это оказалось не одно и то же.

Для брата и посланца севастократора приготовили ванну, полную ароматных лепестков, которые плавали в благоуханной воде; затем волосы Диафеба причесали гребешками искуснейшей работы. Эстефания выпросила себе привилегию накрутить на пальцы локоны Диафеба и предавалась этому занятию так старательно, что скоро вся голова молодого франка оказалась покрыта кудряшками, как у барана.

Вскоре после этого в покои к Диафебу явился сам император, и до самой полуночи они разговаривали о войне. Император спросил посланника, что он на самом деле думает о сложившейся ситуации. Диафеб ответил: