— Подайте-е-е, кто сколько может, — послышалось невдалеке. — Подайте, кто сколько може-е-е-т, — вялый голос невыразительно тянул слова, которые, похоже, давным-давно надоели ему самому.

— Кто здесь? — Родион остановился. Огонёк свечи заметался, стараясь обнаружить обитателя подземелья.

— Я-а-а, — так же бесцветно ответил голос. — Я местный нищий, милостыньку прошу. Дайте копеечку.

В жёлтом пятне света застыл небольшой бурый сталактит. У него дрогнули каменные выпуклости, потекли пыльные струйки, и на друзей уставились бесцветные глазки — их взгляд нельзя было назвать ни добрым, ни злым. Оказалась, что у камня имелось и подобие руки — просительно вытянутая, она давным-давно онемела и торчала нелепым отростком. У говорящего сталактита можно было увидеть и другие человекообразные признаки. Длинные волосы на его голове и бороде превратились в железные нити, беспорядочно рассыпанные по неподвижным плечам и груди. Обби взлетела на пыльную макушку.

— Разве тут кто-нибудь ходит и подаёт тебе? — Спросила она. — Зачем ты здесь стоишь?

— А где же ещё мне стоять? — Едва слышным голосом спросил нищий.

Обби нервно переступила лапками: — Где обычно стоят нищие? На базарах, вокзалах…

— Но ведь вокзал в подземелье не притащишь, — после минутной паузы отозвался нищий.

— Так зачем здесь стоять? — Трагически воскликнул Родион.

— А где же ещё мне стоять? — Вновь отозвался нищий.

— На базарах, вокзалах! — Предложил Родион.

— Но ведь вокзал в подземелье не притащишь, — пролепетал нищий.

— Правильно! — Похвалил нищего Тим, доброжелательно улыбаясь. — Если уж тебе так хочется быть нищим, шёл бы на ба-за-ррр или на вок-за-лллл!

— Так ведь базар-вокзал в подземелье не притащишь, — виновато прошамкал нищий.

От убийственной логики просителя вся троица онемела. Родион нос свесил, Обби клювом в ухо Тима полезла, а он сам скучно зевнул.

— Тебе здесь очень нравится? — спросил Тим.

— Здесь никто не ходит, и поэтому мне не стыдно просить милостыню, и не обидно, когда её не подают, — ведь всё равно никого нет кроме меня.

— А ты не пробовал жить там, — Тим мотнул головой, — наверху?

— Не помню, — сказал нищий. — Я ничего не умею делать и боюсь людей. Я могу только просить милостыню. Подайте, что у вас есть. Я не ел сто лет.

— Обби, достань, пожалуйста, из рюкзака хлеб, который положил мне в дорогу Лиходеич.

Обби потупилась: Лучшая Доля давно была истреблена в минуту отчаянного голода. Вздохнув, она выпалила:

— Тим, я её съела.

— Очень жаль. — Было заметно, Тим огорчён не чистосердечным признанием подружки, а невозможностью накормить голодного. И от этого Обби стало ещё хуже.

— Видите сами, всё плохо, но может быть ещё хуже, — сказал нищий. — С этими людьми не приходится ждать ничего хорошего.

«Тот, кто думает, что люди плохие, и сам вряд ли может быть хорошим человеком», — подумал Тим.

А вслух он сказал:

— Пойдём с нами. Если ты кому-нибудь сделаешь добро, ты сам поверишь, что не все люди так уж плохи и их не стоит бояться.

— Я не могу пойти с вами, — сказал нищий и моргнул. — Я прирос к этому месту.

— Может быть, ты знаешь тайный выход из крепости? Подскажи нам.

— Поверните направо, пройдите десять шагов и поверните снова направо, а там и до тайного выхода — рукой махнуть, — равнодушно прошамкал нищий.

Друзья распрощались с говорящим сталактитом, пообещав вернуться и что-нибудь принести вкусненькое.

— Вкусненькое? — Удивился нищий. — А что это такое?

— Ужас какой-то! — Возмутилась Обби. — До чего ты дошёл, ты даже не забыл, что такое вкусненькое!

Нищий грустно моргнул, и из уголков его глаз потекли струйки пыли.

Поразмыслив, Тим решительно повернул налево, а пройдя десять шагов, повернул ещё раз налево. И тогда до них донёсся едва различимый голос нищего:

— Эй. Эй, эй! Так вы о вкусненьком не забывайте! Поворачивайте налево, а не на право. Только тогда вы сможете принести мне вкусненькое, а не сгинуть в подземелье! Тим, ты слышишь меня?! Это твой брат подговорил меня соврать тебе-е-е-е!!!!!!!!! Всё время налевооооо… Вкусненькое… Вкусненькое не забывааайте.

Друзья шли по каменистому коридору, забирая всё время налево. Подземельные ходы не отличались разнообразием: повсюду стены были выложены грубыми ноздреватыми булыжниками, кое-где среди крысиного помёта валялись обгоревшие факелы и дохлые летучие мыши.

— Ни сундуков с драгоценностями, ни старинных книг с отравленными страницами, ни рыцарских доспехов, ни бочонков со старинным вином, ни прекрасной принцессы в заточении, — недовольно наморщила кожицу возле клюва Обби. — На худой конец я согласилась бы на скелет…

— …на скелет мамонта, — уточнил Тим, хмыкнув. — Причём из краеведческого музея, и желательно гипсовый.

Повернув в очередной раз, они очутились в огромном зале, который ослепил их десятками огромных факелов, расположенных пятью рядами до самого потолка, а высота стен была никак не меньше шестиэтажного дома. Все разом зажмурили глаза. Яркий свет словно оглушил друзей. Только спустя несколько минут они различили ноющий плач истомившегося ребёнка и женские вскрики. Тим раскрыл глаза — в подвешенной прямо перед ним на цепи люльке из толстых железных прутьев хныкал годовалый младенец. А в другом конце зала в маленькой клетке, рассчитанной, скорее на собаку, чем на человека, сидела на корточках молодая женщина в серой рубахе и, протягивая руки к малышу, что-то приговаривала, пытаясь его успокоить. Похоже, она сама уже не верила ни во что хорошее.