Ганса перебросили в Германию во второй половине сорок второго года. Он так изменил свою внешность, что Антон узнал его лишь после точного ответа Ганса на заранее обусловленный пароль.

Ганс был снабжен документами, которые не могли быть поставлены под сомнение. Отныне он майор Конрад Рорбах, уволенный из вермахта в связи с тяжелым ранением. После выздоровления он должен явиться в распоряжение штаба Штюльпнагеля, генерал-губернатора оккупированной зоны Франции.

Антон покатывался со смеху — Ганс рассказывал, как его чуть не хватил удар, когда он добился встречи с полковником Астаховым…

— Это был Август Видеман! Он обнял меня, расспрашивал о вас, об отце, Марте… Он же был потом моим инструктором… И вот я опять здесь!

Как ни рвался Ганс в столицу рейха, доказывая, что не только бывшие сослуживцы в абвере, но и мать родная не узнает его, Клеменс решительно воспротивился появлению Ганса в Берлине.

В течение года он выполнял задания фирмы в Гамбурге, Франкфурте-на-Майне и других городах, опираясь на привлеченных им людей; ни Антона, ни Клеменса-старшего они в глаза не видели.

Клеменсы были им довольны. Вот одно из их сообщений: «По сведениям Пловца, рейх производит в год в среднем: минометов — 86 тысяч, полевых орудий (75 мм и выше) 24400, танков и самоходных установок — 23770, боевых самолетов — 27 тысяч, винтовок и карабинов — 3 миллиона, пистолетов-пулеметов — 1 миллион 500 тысяч, пулеметов ручных и станковых — 238 тысяч…»

Свежий ветер гнал над Берлином набухшие тучи, они низко оседали над городом, над его развалинами, над домами, еще дымящимися после бомбежки: столицу рейха бомбили днем и ночью. Каждый налет — новые разрушения и новые жертвы.

Аристократический Курфюрстендамм и тонувшее в зелени Шарлоттенбургершоссе на западе Берлина страдали не меньше, чем Александерплатц и улицы на востоке, юге и западе столицы.

Два старика, опершись подбородками на набалдашники палок, беседовали в уединенной аллее Тиргартена, где еще сохранились деревья; все вокруг было перерыто бомбами.

Эти двое походили на мирно беседующих бюргеров.

Едва появлялся прохожий, старики начинали спор о лучших марках французских вин. Прохожий удалялся. Старики круто меняли тему разговора: один из них продолжал рассказывать другому… о железнодорожных перевозках.

— Каждый день разрабатываем, поверишь ли, десяток вариантов движения эшелонов. Понять что-нибудь в этой каше, казалось бы, невозможно. Наши совсем потеряли головы. Теперь кончились времена, когда мы ходили на узде у них и за каждым из нас следили по крайней мере два-три головореза. Нервы, нервы сдают у них, Петер. Да и какие они специалисты? Разве что вешать людей.

— Нельзя ли покороче? — перебил его Клеменс.

— Вот ты опять спешишь, — рассеянно заметил Шлюстер. — Понимаешь ли ты, что мне приходится строить гипотезы из тысячи деталей? — Он явно набивал себе цену в глазах приятеля. — Эти детали могли бы ускользнуть из поля зрения, но я стреляный воробей.

— Послушай, воробей… а ведь в самом деле похож на старого воробья. — Клеменс посмеялся. — Шучу, шучу. Ну, так что?

— Все в полном порядке! — победоносно откликнулся Шлюстер. — Неужели ты думал, что эти молодчики могут провести меня? Как бы не так! Кое-что я запомнил. — Он пододвинулся поближе к Клеменсу. — Восточное направление — за сутки пятьдесят три эшелона, это в район Ленинграда. Пятьдесят — в район Харькова. Пятьдесят — в направлении на Курск… Эти ваши названия городов! Язык сломаешь. Ты можешь понять что-нибудь?

— Ловкачи, однако! — пробормотал Клеменс.

— Только не на простачка напали! Пятьдесят три эшелона, полноценных, набитых грузами, ушли в направлении Курск —Орел. Остальное для отвода глаз. Но это пустяки. Есть кое-что еще. Это посерьезнее. Приказ ОКВ. Сто пятьдесят эшелонов в сутки, начиная с завтрашнего дня. Все туда же, к Орлу и Харькову.

— Слова, друг мой, слова. Когда я увижу это своими глазами?

— Завтра в том же месте твой человек найдет все, что тебе нужно. — Шлюстер понизил голос. — Вообще я не понимаю этой, гм, конспирации. Сколько лет я бываю у тебя, ты у меня, Они привыкли. Два старых ворона болтают о чем попало…

— Осторожность не помеха. Когда я должен буду вернуть твои, гм, вещи?

— Завтра же.

— Спасибо. Ты порадовал меня, дружище. Я поклялся насолить фюреру. Слушай, может, ты в чем-то нуждаешься?

— Да, очень.

— Сказал бы раньше, — буркнул в сердцах Клеменс.

— Я нуждаюсь, — засмеялся Шлюстер, — в одном: чтобы ты не повторял эти идиотские слова каждый раз при наших встречах.

— Ладно. Что нового вообще, старина?

— Все отлично, все отлично! Германия шествует по пути побед.