Другое дело, что в условиях Гражданской войны восстановление судебной системы так и не было закончено. Особую роль, подобно всем остальным военным органам, играли военно-полевые суды, выносившие скорые смертные приговоры (к их числу обычно относят и военно-окружные суды в тылу, и собственно военно-полевые суды в прифронтовой полосе). К их ведению были отнесены все дела о тяжких государственных преступлениях. Был восстановлен и дореволюционный внесудебный институт административной ссылки по решению МВД.

Не надо забывать, что революция и Гражданская война расшатали все традиционные устои русской жизни, в том числе и основы законности и правопорядка. «Мы пережили ураган, – справедливо писала по этому поводу «Сибирская речь», – который буквально разгромил те привычки населения, в коих держатся порядок и законность». [191] А поскольку этот «ураган» к тому времени еще далеко не улегся, эти понятия становились весьма относительными.

После торжественного открытия Сената 29 января 1919 года, освященного омским архиепископом Сильвестром (впоследствии убитым большевиками), Колчак и его министры принесли присягу на верность государству и законам. Текст присяги Верховного правителя гласил: «Обещаюсь и клянусь перед Всемогущим Богом, Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом быть верным и неизменно преданным Российскому государству, как своему Отечеству. Обещаюсь и клянусь служить ему по долгу Верховного правителя, не щадя жизни своей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии государства Российского. Обещаюсь и клянусь воспринятую мною от Совета министров верховную власть осуществлять согласно с законами государства до установления образа правления, свободно выраженного волей народа. В заключение данной клятвы осеняю себя крестным знамением и целую слова и крест Спасителя моего. Аминь». [192]

Текст присяги членов правительства был сходным, лишь слова о власти Верховного правителя заменялись словами: «обещаюсь и клянусь повиноваться Российскому правительству, возглавляемому Верховным правителем». Аналогичная присяга была установлена для членов земских управ на местах.

4 июня 1919 года Временное высшее церковное управление в Омске постановило: «Поминать на всех богослужениях во всех церквах, после богохранимой державы Российской, благоверного Верховного правителя».

Колчак организовал тщательное расследование дела о расправе большевиков с царской семьей, поручив его опытному следователю Н. Соколову. Последний провел кропотливую работу и на основе раскопок, сбора и анализа документов, поиска и допросов свидетелей установил время, место и обстоятельства трагедии. Правда, останки убитых до отступления белых из Екатеринбурга в июле 1919 года найти не успели.

В обстановке междоусобной войны неизбежным был белый террор – как аналог красному террору с противоположной стороны. Типичными явлениями были массовые расстрелы и виселицы на фонарных столбах захваченных в плен коммунистов и комиссаров, порки шомполами провинившегося гражданского населения. Взятие городов с обеих сторон – и красной, и белой – обязательно сопровождалось кровавыми «зачистками», а иногда – и прямыми погромами. Частым стихийным явлением у белых были еврейские погромы: враждебность к евреям в рядовой массе белых существенно возросла ввиду их активной роли в большевистской партии.

Да и само законодательство было ужесточено. Дополнения к статьям 99 и 100 дореволюционного Уголовного уложения, принятые Советом министров в декабре 1918 года, предусматривали наказание вплоть до смертной казни за «воспрепятствование к осуществлению власти»; при желании эту растяжимую формулировку можно было трактовать чрезвычайно широко, чем частенько пользовались все те же военно-полевые суды. Статья 329 карала каторгой за умышленное неисполнение распоряжений правительства в обстановке военного времени.

Чтобы избавиться от огромного числа следственных и судебных дел, связанных с большевиками, в мае колчаковское министерство юстиции разработало законопроект о передаче основной их массы во внесудебные органы: по расследованию – в МВД, а по суду – в так называемые «особые присутствия» (некий аналог сталинских «особых совещаний») в составе военных и чинов МВД, с правом вынесения наказаний до пожизненной каторги включительно (приговорить к смертной казни все-таки мог только суд). Хотя реально такая упрощенная процедура мало чем отличалась от деятельности уже привычных военно-полевых судов, все же либеральная печать возмущалась и протестовала. Каторжными работами наказывалось даже укрывательство большевиков. Ужесточились наказания за преступления, совершенные на театре военных действий.

Беспощадно пресекались попытки большевиков и других врагов власти вести работу по разложению войск. Из приказа коменданта Омска от 17 февраля 1919 г.:

«Агитаторов и подстрекателей, появляющихся на местах расквартирования войск, расстреливать на месте» [193] (выделено мной – В.Х.).

Но хотя белый террор и принимал весьма жестокие формы в пучине братоубийственной войны, он бледнеет по сравнению с масштабами красного террора, которому зачастую подвергались поголовно целые социальные группы населения (например, богатые казаки по декрету 1919 года о «расказачивании»). При подавлении Западно-Сибирского восстания 1921 года советские каратели истребили десятки тысяч человек. В марте этого года председатель Сибревкома И. Смирнов телеграфировал Ленину, что в одном только Петропавловском уезде при усмирении восстания убито 15 тысяч крестьян, а в Ишимском уезде – 7 тысяч. [194]

Если у белых зверства являлись в основном проявлением стихийного произвола на местах, а террор носил избирательный характер, то большевики возвели террор в систему управления, когда В.И. Ленин и Ф.Э. Дзержинский лично отдавали приказы о массовых взятиях и расстрелах невинных заложников. У А.В. Колчака и А.И. Деникина вы таких приказов не найдете – по крайней мере, лично ими подписанных. Не случайно сами большевики, давшие миру образец куда более жестокой диктатуры, нежели колчаковская, между собой (не для публики) называли Колчака «маргариновым диктатором».