Чтобы свериться с записанным в блокноте адресом, Томашу пришлось вернуться к входной двери. Там было посветлее. Неужели профессор Тошкану действительно жил в этом гиблом месте? Пройдя по коридору, Норонья обнаружил две двери. Он ощупал стену в поисках звонка, но так ничего и не нашел. Таблички с номерами отсутствовали. Томаш выбрал дверь наугад, прижался ухом к холодному дереву и прислушался: никаких признаков жизни. За второй дверью послышался какой-то шум. Томаш постучал. В квартире раздались шаги. Заскрипел замок, и дверь приоткрылась; растрепанная седая женщина в голубом халате поверх бежевой пижамы недоверчиво уставилась на непрошенного гостя.

— Что вам?

Голос у нее был слабым, сухим, безжизненным.

— Доброе утро. Вы сеньора Тошкану?

— Она самая. А вы кто такой?

— Я… э-э-э… из университета… Из Нового университета.

Томаш помолчал, гадая, довольно ли таких рекомендаций. Судя по колючему взгляду, которым черные глаза старухи буравили посетителя, пароль был выбран неправильно.

— И что же?

— Я пришел поговорить об исследованиях, которыми занимался ваш муж.

— Мой муж умер.

— Я знаю, сеньора. Примите мои соболезнования. — Томаш судорожно искал правильные слова. — Я… Дело в том… В общем, я собираюсь завершить исследования вашего супруга.

Взгляд женщины сделался ледяным.

— Кто вы такой?

— Профессор Томаш Норонья с исторического факультета Нового лиссабонского университета. Меня уполномочили продолжить работу профессора Тошкану. Его коллеги дали мне ваш адрес.

— А зачем нужно продолжать его исследования?

— Потому что они очень важны. Ведь это последняя работа вашего мужа. — Томаш чувствовал, что требуется другой аргумент, более веский и убедительный. — Жизнь ученого в его трудах. Теперь, когда ваш супруг скончался, оборвалась цепь его научных построений. Было бы очень жаль, если бы результаты столь грандиозного труда канули в Лету, не правда ли?

Сеньора удивленно вскинула брови.

— А как вы собираетесь восстановить эту цепь?

— Завершив и опубликовав работу. Это будет лучшим памятником профессору. Но для этого необходимо восстановить весь ход его рассуждений, понимаете?

Старуха задумалась.

— А вы случайно не из того фонда?

Томаш почувствовал, как по лбу побежали струйки холодного пота.

— Какого фонда? — спросил он с притворным удивлением.

— Американского.

— Я из Нового лиссабонского университета, сеньора, — повторил Норонья, уклоняясь от прямого ответа. — И я португалец, как вы могли заметить.

Как ни странно, женщину такое объяснение успокоило. Она без колебаний сняла цепочку и распахнула дверь, приглашая гостя войти.

— Хотите чаю? — спросила она, провожая Томаша в гостиную.

— Нет, спасибо, я позавтракал.

Гостиная выглядела обветшалой и чудовищно старомодной. На заплесневелых стенах — бумажные обои в цветочек. По углам картины, изображавшие мрачных и романтических юношей, сцены из деревенской жизни и старинные парусники. Перед маленьким телевизором — потертые, засаленные диванчики. У противоположной стены — сосновый комод с бронзовыми ручками, на нем, в рамочках, черно-белые фотографии супружеской пары в окружении смеющихся детишек. В комнату просочился запах гнили. Оконные стекла покрывали дождевые капли, сверкавшие, словно крошечные бриллианты; из-за них гостиная казалась чуть менее угрюмой.

Томаш сел на диван, хозяйка устроилась напротив.

— Вы уж извините меня за беспорядок.

— Что вы, сеньора. — Норонья огляделся. Комната и вправду выглядела довольно запушенной; занавески давно не меняли, на комоде и телевизоре лежал густой слой пыли. — Все в порядке, в полном порядке. Не беспокойтесь.

— С тех как не стало Мартиньо, у меня нет сил заниматься домом. И желания.

— Такова жизнь, сеньора. Что же тут поделаешь?

— Это верно, — устало отозвалась старуха. Она производила впечатление интеллигентной женщины, сломленной жизнью. — Но если бы вы только знали, как это больно. Господи, как же больно!

— Наши дни коротки. Живешь себе, живешь, и вдруг… все!

— Вы правы. Мне ли не знать. — Старуха обвела комнату изящным широким жестом. — Этот дом построил прадед моего мужа в начале прошлого века, представляете? Это было одно из самых красивых зданий в Лиссабоне. В то время не было этих уродцев, которые теперь называют человеческим жильем. Все было таким изысканным, значительным. Гулять по Ротунде было одно удовольствие: столько красивых домов!

— Могу себе представить.