Эко, маятник, Фуко.

Дрожащими, непослушными от волнения руками Норонья расстегнул куртку, полез во внутренний карман, нащупал среди мелких купюр сложенный вдвое потертый листок из блокнота. Достал на свет божий ребус профессора Тошкану, который уже начал казаться неразрешимым.

Взгляд Томаша метался от листка с проклятой шарадой к тому на полке. Эко, Фуко, маятник. Эко, маятник, Фуко. Умберто Эко написал роман «Маятник Фуко». Профессор Тошкану спросил:

И тут в голове у Томаша будто сверкнула ослепительная молния.

Fiat lux! [66]

Разгадка шарады скрывалась не в книгах Мишеля Фуко, а в романе Умберто Эко. Надо же было уродиться таким бестолковым, обругал себя Томаш. Ответ все время был у него под носом, элементарный, очевидный, логичный, а он потратил столько времени на этот абсурд с французскими книжками. Кто угодно сразу бы догадался, что речь идет о маятнике. Но только не он, образованный человек с докторской степенью, любитель философии. Идиот.

Теперь не оставалось никаких сомнений, в том, что означают три цифры, завершающие ребус.

545.

Томаш набросился на книгу, словно голодный на пиршественный стол и принялся судорожно перелистывать страницы, пока не нашел нужную, пятьсот сорок пятую.

Квартал Алфама предстал перед ним во всем своем блеске, с облупившимися фасадами, цветами в кадках, протянутыми над узкими улочками веревками, на которых сушились чьи-то рубашки, майки и простыни. Жизнь вокруг била ключом, но Томаш карабкался на вершину холма вдоль старой крепостной стены, упрямо глядя себе под ноги, на брусчатку мостовой, и крепко зажав под мышкой портфель с документами. Он шел, не замечая ни шумной толпы, ни переполненных таверн, ни оживленных базарчиков, ни тихих антикварных магазинов и нарядных сувенирных лавок, петлял по лабиринту тесных переулков, пока, испытав огромное облегчение, не добрался до улицы Чао-да-Фейра и не миновал ворота Сан-Жоржи, ведущие к замку.

Запыхавшись от долгой дороги наверх профессор остановился передохнуть под пиньями площади Армаш, у мрачноватого памятника Алфонсу Энрикешу, подхватил поудобнее портфель и задумчиво оглядел выставленные на защиту замка пушки XVII века. После того как Алфонсу Энрикес в 1147 году изгнал из Лиссабона мавров, замок Сан-Жоржи сделался резиденцией португальских королей. В нем жили Жуан II и Мануэл I, великие правители великой эпохи Открытий. Томаш пересек площадь и поднялся на крепостную стену; теперь город лежал у его ног: безбрежное море крыш, перерезанное серебристой лентой Тежу с переброшенной через нее кирпично-красной дугой, мостом Двадцать пятого апреля. Полюбовавшись панорамой Лиссабона, Норонья прошел по эспланаде в патио, под сень величественной Дворцовой башни. Морды охранявших патио маленьких каменных львов смотрели на расставленные у стены круглые столы. За одним из этих столов, между оливой с кривым стволом и старинной пушкой, сидел Нельсон Молиарти. Они условились встретиться в патио, хотя, по мнению португальца, сырая и холодная погода вовсе не располагала к трапезе на свежем воздухе.

Американец и португалец обменялись приветствиями и любезностями. Покончив с формальностями, Томаш приступил к отчету.

— Я изучил копии документов, которые раздобыл у вдовы, посидел в архивах в Лиссабоне, Генуе и Севилье и теперь могу точно сказать, что профессора интересовало происхождение Колумба, — сообщил Норонья. — Особое внимание он уделял именно генуэзским архивам. Теперь мне предстоит разобраться со всем, что удалось накопать, и понять, к каким выводам он пришел.

— Ответьте мне прямо, — попросил Молиарти. — То, чем занимался Тошкану, имело хоть какое-то отношение к открытию Бразилии?

— Поначалу имело. Но потом профессор узнал нечто такое, что увело его совсем в другую сторону.

— Что же он мог узнать?

— Этого я пока не знаю.

Молиарти опустил голову.

— Son of a bitch! — простонал он сквозь зубы. — Столько времени водил нас за нос.

За столом воцарилась тишина. Томаш выжидал, пока американец немного успокоится. Официант, безошибочно уловив момент, принес закуски: соте из фуагра с грушевым пюре и цикорием для Молиарти и террин из козьего сыра с сушеными помидорами черри и яблоком в карамели для Нороньи. Вид изысканно сервированных блюд приободрил Нельсона.

— Мне продолжать? — спросил Томаш, когда официант удалился.

— Да. Go on, — Молиарти зачерпнул ложкой соте. — Приятного аппетита.

— Спасибо, — кивнул португалец, пробуя сыр. — Давайте перейдем к документам из генуэзских архивов. — Он достал из портфеля папку, раскрыл ее и достал ксерокопию. — Экземпляр номер сто тридцать, письмо архиепископа Гранады миланца Петра Ангиерского графу Джованни Борромео от четырнадцатого мая 1493 года. — Томаш протянул листок американцу. — Взгляните.

Молиарти взял письмо и с несчастным видом вернул Норонье.

— Извините, Том, я не знаю латыни.

— Ох, простите! — Португалец отыскал в письме нужную фразу и ткнул в нее пальцем. — «Redita ab Antipodibus ocidinis Christophorus Colonus, quidam vir ligur».

— И что это значит?

— «Христофор Колон, генуэзец, первым достиг дальних западных земель». — Томаш достал из портфеля следующий лист. — А вот послание итальянскому кардиналу Асканио, экземпляр сто сорок два; в нем Колумба называют «Colonus ille novi orbis repertor», то есть Колон, первооткрыватель Нового Света. Заметьте, Ангиерский всюду пишет «Колон», а не «Колумб».