Назначаю операцию на день, когда мне предстоит совершить 5 переездов, 2 из которых на знаменитых сверхскоростных поездах, задерживающихся на каждой станции меньше минуты.

В первой электричке просто собираюсь с духом. Мне с детства внушали, что мусорить в общественных местах плохо, и при одной мысли о своем плане я опускаю голову и начинаю украдкой косить по сторонам, как и пристало человеку с преступными намерениями.

Во второй электричке есть только стоячие места. Я встаю и пробираюсь к двери. Но тут меня кто-то окликает. Другой пассажир преграждает мне дорогу и показывает за спину. Услужливые пассажиры передают зонтик из рук в руки, и фиолетовое страшилище неминуемо приближается. Я приношу извинения, говорю «спасибо», кланяюсь, выхожу из электрички и машу вслед вагону ответственных граждан. Они тоже машут.

Третья электричка: сверхскоростной поезд-экспресс, мягкие сиденья, народу почти никого. Сажусь рядом с обасан (бабулей), которая тут же делает комплимент по поводу моего зонтика. Плохой знак. Только бы она вышла на следующей станции., или уснула. Но увы — бабуля бодра, смотрит по сторонам и выходить не собирается. Вот уже моя станция, и мне пора выходить. Бабуля пристально смотрит на мои вещи, и я понимаю, что как ни старайся, все бесполезно. Хватаю зонтик. Бабуля улыбается, кивает, желает мне хорошего дня и удачи.

Следующая электричка местная. Сажусь, стараясь ни на кого не смотреть и ни с кем не разговаривать. Фиолетовый кошмар кладу на верхнюю полку, запихиваю в самую глубину и ставлю сверху чужую сумку. На своей станции жду до последнего, быстро надеваю рюкзак и бросаюсь к двери. Бегом по ступенькам вниз, к платформе напротив… Моя следующая электричка через 3 минуты. Мне уже кажется, что сейчас зонтик по волшебству появится за моей спиной, прилетит по воздуху, как Мэри Поппинс, но проходит минута, и все спокойно.

Ура! От радости хочется танцевать. Теперь мой багаж легче на целых 4 фунта — по такому случаю можно даже купить газету на следующей станции.

И тут вдруг кто-то кричит — по-английски. Кроме меня, ни одного лица европейской наружности на платформе нет, и я невольно оборачиваюсь. Напротив стоит мальчик в школьной форме и радостно размахивает зонтиком. Я машу ему в ответ, куда менее радостно. Я не могу вернуться и забрать зонтик, даже если бы хотела — опоздаю на электричку. Мне очень неловко притворяться, что я не замечаю бедного паренька, который через 2 платформы пытается докричаться до меня, но проблема вот-вот разрешится, надо лишь дождаться поезда. Тут мальчик вдруг перестает размахивать руками и бросается к лестнице. Я молю Всевышнего, чтобы электричка пришла поскорее, но это бесполезно: парень молодой, бегает быстро. Вот он уже над моей платформой, прыгает через 3 ступеньки. И запыхавшись, тормозит передо мной. Я кланяюсь. Он кланяется и протягивает зонтик. Сделав изумленное лицо, я рассыпаюсь в благодарностях и даже не пытаюсь отрицать, что зонтик мой: наверняка кто-то видел, как я его несла, запомнил меня и сможет опознать, а в Японии 95 % преступлений раскрываются именно таким образом.

Подходит моя электричка. Мальчик все так и стоит с зонтиком в руках. Я не теряю надежды и пытаюсь вручить ему зонтик в благодарность за доброту, но он отказывается от столь щедрого дара. Я кланяюсь. Он кланяется в ответ. Я кланяюсь еще раз. Он кланяется в ответ… Моя электричка уезжает.

Тут подходит его электричка. Мальчик в отчаянии бежит по лестнице к ней, но и его поезд покидает станцию.

Еду в последней электричке. Перед самым выходом смотрю в окно: идет дождь. Схватив горемычный зонтик, засовываю его под мышку. Подумаешь, пара лишних килограммов!

Провинциальная Фудзисава так и не стала мне родной, а вот в Осаке я потихоньку обживаюсь. Наш квартал живет в собственном ритме, и мне удалось постепенно под него подладиться, хотя, может, я просто стала более восприимчивой? Дважды в неделю, в 6 утра, приходит мусорщик. Из его громкоговорителя доносится веселая зазывная песенка. В нескольких футах от моего окна спешат на работу и по делам жители нашего переулочка — кто с портфелем, кто с пакетами, а одна женщина — со скрипучей коляской и никогда не умолкающими близняшками. Соседи слева отвечают на сотовые, и я уже различаю разные звонки.

Вечером окрестности наполняются звуками, которые остаются неизменными вот уже несколько веков. После захода солнца появляется торговец сладким картофелем. Его скрипучая тележка-жаровня издает одинокий совиный свист, приглашая отведать исияки-имо— сладкий картофель, печенный на горячих углях. Добровольный пожарный патруль — хиоси-ги— не отличается такой пунктуальностью: перед тем как выйти на промерзшие улицы, патрульные обычно согреваются в местном баре. Ходят по переулкам и аллеям, выкрикивая «Хи-но-ё-дзин!» («Берегитесь пожара!»), тем самым напоминая жителям, чтобы те выключали керосиновые обогреватели на ночь. Лучи их фонариков скользят по стенам моей спальни; я жду, пока они пройдут, и снова засыпаю.

Потом приходит торговец лапшой. Он появляется примерно в половине первого ночи; ржавый мегафон играет старинную мелодию. Я вылезаю из кровати, надеваю куртку и ищу его тележку на полуночных улицах. Торговец готовит лапшу, подбрасывая ее в сите и затем опуская в миску дымящегося ароматного бульона. Немного яйца, рыбные фрикадельки, нарезанный зеленый лук — и блюдо готово. Я бегу домой, забираюсь под одеяло и ем в темноте. В желудке образуется приятное тепло, и я сворачиваюсь калачиком, кладу руки на живот и засыпаю безмятежным сном.