– Ты ее что, до сих пор любишь? Ты бы хотел прожить с ней всю жизнь? – спросила Наталья.

Он удивленно на нее посмотрел.

Что значит: любишь до сих пор?

Об этом Сергей никогда не думал.

А собственно, почему он никогда не спрашивал себя, любил ли он ее вообще?

Кнуров молчал, качнул чуть сильнее качели, переложил Машу поудобней, она вздохнула во сне, от своих зубных горестей, поерзала и затихла, захватив в кулачок его указательный палец на левой руке.

– Ну ты и спросила!

– Но кто-то же должен спросить, если ты сам не задаешь себе эти вопросы, – пожала плечами Наталья.

– Я вот сейчас подумал, а любил ли я ее вообще? – Сергей помолчал, посмотрел на сосны, не находил слов, не знал, как объяснить и себе самому, и ей. – Когда ты на войне, там совсем другая жизнь, с другими законами, неправильными, извращенными, но иных там нет. Ты живешь по этим законам, принимаешь их, и твоя задача сделать так, чтобы как можно больше твоих пацанов осталось в живых. А для этого приходится стереть из памяти, из рефлексов другую, мирную жизнь со всеми ее правилами, нормами поведения и принципами. Потому что девушка, принесшая вам воды, будет с удовольствием наблюдать, как вы подыхаете, выпив отравленной водички, а восьмилетний пацан, которого вы накормили и пригрели, кинет гранату в люк БТР. И много еще всякого дерьма. И когда где-то там, в другой, непонятной и забытой тобой мирной жизни, есть кто-то, кто ждет, он становится нитью, связывающей тебя с человеческой нормальной жизнью и надеждой на то, что она у тебя есть, ты просто ушел ненадолго. Я жену вообще не знал как человека, как женщину, мы ведь очень мало прожили вместе и виделись редко, между моими командировками. Сейчас-то понимаю, что никакой такой уж любви не было. Ну, время пришло, понравилась девчонка, я и женился перед выпуском из училища, привез домой и месяцами не видел. А тогда мне, неверное, казалось, что люблю.

– Значит, это великое счастье, что она ушла именно так, – заметила Наталья.

– Не понял? – поразился необычайно такому сильному заявлению Кнуров.

– Знаешь, я вот смотрю на Антона, на Мишку, на тебя, на ребят наших и вижу необыкновенных мужчин. Вы, конечно, впереди планеты всей, куда-то влезть, ввязаться во что-то опасное, трудное, все время на старте, что для женщин вдвойне тяжело, мы же понимаем, что любите вы с разгона и в бой, ну, такие вот уродились. Но в силу вашей готовности спасать, защищать, прикрывать грудью в вас заложена огромная способность любить, запас доброты, надежности и ответственности и вам очень трудно переносить любое чувство вины. Если бы твоя жена сама не бросила тебя так некрасиво, по-предательски, то рано или поздно ты, перестав бегать по горам, спустился бы в обычную жизнь и увидел, что рядом чужой, нелюбимый человек. Мучился бы, старался наладить как-то отношения и все равно развелся бы. Но тогда инициатором стал бы уже ты и долгие годы обвинял бы себя, что не смог с ней жить, сохранить семью, а ведь она тебя ждала, пока ты воевал, и все в этом ключе. А она дала тебе возможность обвинять ее. Вот ты сейчас ни одну женщину к себе не подпускаешь, по сути, только используешь их в определенных целях, они все у тебя «одноразовые», а почему? Боишься душевной близости. А ведь мужчины тебя тоже предавали, и не раз, но ты же не перестал доверять всем мужчинам на свете. Почему же после предательства одной-единственной женщины отрекаешься от всех скопом?..

Они помолчали, думая каждый о своем.

Кнуров спрашивал себя, почему никогда не задумывался о том, что сейчас озвучила Наталья. Почему прошлое просто ныло, как больной зуб, уже без острой боли, вызывая лишь неприязнь, а не желание разобраться с самим собой и своим отношением к былому.

Надо было просто отправить его куда подальше и влюбиться по-настоящему, с ума сходить, звонить, ждать встречи, мучиться ревностью и переживать все прелести этой влюбленности, а не изображать разочаровавшегося в жизни байроновского героя!

– Никто не может тебе обещать, Сережа, что ты встретишь свою женщину и все у вас станет распрекрасно, – сказала Наталья, как будто прочитав его мысли. – Но рано или поздно придется перестать бояться боли, которую уже испытал когда-то, для того чтобы жить в полную силу, по-настоящему. Трудно и страшно еще раз поверить кому-то! Я знаю! Представь, от страха я чуть от Ринкова не отказалась и сбежала. Правда-правда. Он не дал. И, знаешь, это стоит любого риска, поверь мне! – улыбнулась она.

Почему Сергей сейчас вспомнил тот их разговор?

Почему за последние два дня он вспомнил так много из того, что давно уже убрал в глубины памяти, предпочитая не доставать и не думать о прошлом, не ворошить?

К дому Кнуров подъехал почти в полночь. Антон открыл ворота, впуская его. Сергей вышел из машины, потянулся, разминая уставшие мышцы. К нему вразвалочку подошел Апельсин, проверить, все ли в порядке, и так же неторопливо, не теряя бдительности, двинулся дальше обходить вверенную ему территорию.

– Как дела? – спросил, подойдя и поздоровавшись, Антон.

– Интересно! – ответил Сергей.

– Голодный?

– Да нет, перекусил что-то по дороге.

– Тогда спать, утром расскажешь.

– Спать – это хорошо. – Он потер ладонями лицо. – Устал что-то.

Сергей поднял голову и взглянул на темные окна второго этажа, чувствуя, что кто-то на него смотрит, и даже зная, кто.

Вероника слышала, как подъехала чья-то машина. Девушка встала с кровати, подошла к окну и смотрела, как въезжает на дорожку к гаражу знакомый автомобиль. В отблесках желтых фонарей, стоящих вдоль подъездной дорожки, она увидела, как Кнуров вышел из машины, поздоровался с Антоном, погладил подошедшего Апельсина.

Они направились не спеша к дому, и Кнуров вдруг поднял голову и посмотрел прямо на нее. Ника знала, что он не может ее видеть, но инстинктивно отскочила от окна перепуганной мышью, спрятавшись за шторой.

«Ну, в чем дело-то?! – возмутилась она. – Чего я пугаюсь этого мужика?»

Бог его знает почему вот уже два дня она все время о нем думает и уговаривает себя, что это только потому, что беспокоится о своей проблеме. Их с дедушкой подвинули, дав понять, чтобы сидели и не высовывались. Но Ника так не может: ей нужны действия, а не тупое сидение в гостях.