– Пустяки! Пустяки! Поедим наскоро и побежим. Успеем! Времени вагон.

К столику уже подплыла жеманная кельнерша – губы бантиком, крашеные волосы. Фенимор потирал руки, успел сказать кельнерше комплимент, что у нее сегодня особенно изумительные глаза, заказал водки, две рубленых селедки, борщ и кучу всяких других вещей.

– Жить на земле не так плохо, как кажется на первый взгляд, – потирал Фенимор пухлые ручки. – Правильно?

– Это верно, – подтвердил Алексей Фомич.

– А кофе мы будем пить через улицу в бистро. Там патрон для старых клиентов держит деревенский арманьяк. Огонь!

И не успел Алексей Фомич опомниться, как уже стоял за цинковой стойкой бистро, припоминал веселые анекдоты, пил необыкновенный «орин», хлопал Фенимора по плечу. Патрон, как драгоценность, держал в руках длинную бутылку, внутри которой в благородной жидкости арманьяка можно было рассмотреть деревянную лесенку.

– А лесенка зачем? – удивился Алексей Фомич.

– А это чтобы смешнее было, – ответил Фенимор.

Арманьяк чертовски бросался в голову. Фенимор сдвинул котелок на затылок.

– Живем! Как это вы сказали? Боку навигэ, апрэ мурю!

А дальше события стали развертываться с необыкновенной быстротой. В комнате, куда они явились, нагруженные по дороге бутылками, хрипел граммофон, табачный дым стоял голубым облаком. Смуглая особа в красном свитере, не выпуская изо рта папиросы, кружилась с долговязым молодым человеком в сером костюме под гнусавые звуки танго:

Другая дама, блондинка, полулежала на диване, высоко заложив нога на ногу в ослепительных чулках. Над ее головой на полке сиротливо жались друг к дружке пяток замусоленных книжонок, и стояли копеечные репродукции с нотр-дамовских химер.

– Фенимор! Фенимор! – закричали присутствующие в радостном волнении.

– Душечка Фенимор!

Граммофонная пластинка продолжала вращаться с тошнотворной быстротой. С ее бугров чей-то голос не унимался:

Когда захлопали пробки, и шампанское пеной полилось в чайные чашки, за неимением более подходящей посуды, все пришли в восторг.

– Да здравствует Фенимор!

Фенимор крутился, как волчок, целовал дамам ручки, в десятый раз представлял своего «старого друга», заставлял его танцевать с Юлечкой танго. Алексей Фомич совсем размяк. Все перемешалось – граммофонная музыка, смачный смех пышной Евгении Карловны, лисьи зубки Юлечки, шампанское в чашках. Липкий, сладковатый туман застилал сознание. Но, улучив минуту просвета, он все-таки спросил шепотом:

– Кто же они такие?

– Артистки, – отвечал Фенимор.

– Иван Иванович, а как же с носками? Пропал рабочий день.

– А ну вас, – махнул Фенимор рукой, – надоели с вашими носками. Носки, носки. Завтра успеем… времени много. Юлечка, поставьте опять «В бананово-лимонном Сингапуре».

И он тыкал позолоченным горлышком тяжелой бутылки в чашку.

Потом все сидели в такси и ехали в какой-то кабачок. Шел дождь. За автомобильным окном пролетал ночной Париж, то мертвенно-крикливые огни кинематографов, отраженные на черном мокром асфальте, то нежные женские платья в освещенных витринах, то лицо усатого полицейского в синей пелерине на перекрестке. В темноте сверкали лисьи зубки Юлечки.

Алексей Фомич подумал, что, может быть, так и надо – напихать события, как яблоки в корзину, ни о чем не думать, ни на что не надеяться. Может быть, это и есть жизнь. А если каждый день в один и тот же час вставать, в один и тот же час выходить на улицу…

– Что притих, – обратился к нему Фенимор, – все о носках думаешь?

– О каких носках? – удивилась Юлечка.

– Помилуйте, это он так. Причем здесь носки? – отбивался Алексей Фомич.

К его удовольствию, вопрос о носках был исчерпан.