– Вы какими судьбами сюда попали? – спросил меня Гребнев, сверкая зубами, как деревенская молодка.

– Да вот… командировка, – промямлил я. – А вы, что же, воюете? – спросил я, в свою очередь.

– Да… мобилизовали, – показал он на кобуру.

Не сговариваясь, мы пошли в сторону от поселка по дороге, уходившей в поля. Там мы разговаривали более откровенно, и все кончилось тем, что он дал мне адрес своего родственника в Н., откуда легче было перейти через линию фронта, так как военные действия происходили главным образом вдоль железнодорожных путей.

Наше путешествие проходило без всяких приключений. Степан дремал с вожжами в руках. Никто нас не остановил, никто не спрашивал наших документов, и было уже совсем темно, когда мы приехали в Дворницы – так называлась деревня, где жил Степан, и где мне нужно было переночевать.

Кое-где светились тусклые окошки – мужики ужинали. От этих окошек стало еще темнее на деревенской улице. Иногда свет отражался в широких черных лужах, по которым бесстрашно ползла наша лошадь. Неожиданно откуда-то вынырнула кавалькада всадников. Лужи весело захлюпали под копытами.

– Никак казаки? – удивился Степан. – Казаки и есть.

Хмурые всадники проехали мимо нас. На их шинелях я увидел погоны. Я впервые видел добровольцев.

Между тем наша лошадка уже сворачивала на свой двор. На крыльце избы, два окна которой тоже тускло светились в темноте, стояла баба. Маленький мальчик сбежал к нам навстречу.

– Дождь-то тебя не захватил в дороге? – спросила баба вместо приветствия.

– Не… – ответил Степан, – никакого дождя и не было.

– А у нас-то, – жаловалась баба, – целый день лил, лил… Значит, полосой прошел.

– А это кто же будет? – изумилась она, увидев, что Степан не один.

– А вот гостя привез, от Ивана Петровича, – сказал Степан.

Баба низко поклонилась.

– На, прими, – передал ей Степан покупки.

– Идите в хату, – предложил он мне, я только коня распрягу.

В избе все было готово к ужину. На столе лежал каравай черного хлеба, горка зеленых огурцов и деревянные ложки. На выступе печки стояла жестяная лампочка и наполняла комнату трепетным полумраком. Хозяйка поставила на стол миску дымящихся щей и хмуро сказала:

– Садитесь нашего ужина покушать!

Мне очень хотелось есть, но я стеснялся ужинать у чужих людей и отказался:

– Спасибо, я не хочу.

– Чего там, – точно угадала мои мысли, смягчила она голос, – у нас ведь не покупное.

За ужином Анна рассказала, что под вечер в село пришли кадеты. Офицеры остановились у попа, а солдаты по избам, только с другого края, за церковью. В такт ее певучему рассказу мухи кружились и гудели под потолком.

– Скоро подохнут, – философически сказал Степан.

– Тять, а тять, – спросил мальчик, – а казаки убивают мужиков?

– Зачем им мужиков убивать, они солдат убивают, красных.

– Неужто опять война будет! – ужаснулась баба.

В это время в избу вошел рыжебородый рослый мужик.

– Хлеб да соль, – сказал он, не снимая фуражки.

– Милости просим, – пригласил его Степан.

Но пришедший и не подумал присесть к столу, слова о хлебе-соли и приглашение Степана были только формулами деревенской вежливости.

– Что в городе слышно? – спросил он и, не ожидая ответа, точно заранее знал, что Степан ничего интересного рассказать ему не может, прибавил: – Говорят, в Кучареве тоже кадеты стоят. С аглицкими пушками. Должно, завтра опять пальба будет.

– Пропасти на них нет, – вздохнула Анна.

У мальчика горели глаза.

– Конец пришел коммуне, – сказал рыжебородый, – Васька Мохин убег, боится казаков, говорят, вешают советских.

– Вот я гостя из города привез, – переменил разговор осторожный Степан, – от Ивана Петровича, в Должаны едут.

– В Должаны? – заинтересовался мужик. – Проезжал я там под Спас. Еду мимо усадьбы, гляжу, должанские барышни картошку копают. Симпатичные барышни.

– Вы видели барышень? – набросился я на него.

– Картошку копали за усадьбой, – повторил мужик. – Раньше-то этого не было, чужим горбом больше жили.

Мне хотелось расспросить его подробно обо всем, как Елена и Шура выглядели, как они были одеты, но я сдержал себя, покоробленный резкостью его разговора.

Елена копала картошку, как деревенская баба. Я представлял себе блеклые грядки картофельной ботвы, слабые руки Елены, и мое сердце наполнялось нежностью. Бедная Елена!

– Значит, барышни здоровы? – все-таки спросил я.