Листочек очень любил слушать такие истории. Он иногда видел людей, которые приходили погулять в лес, и всегда очень хотел узнать, что же у них там, внутри их жилища? Но, покачиваясь на своей ветке, мог разглядеть только наружную стену дома. Солнце нещадно палило бревна, по ним стучали косые ливни, но, удивительное дело, – не прорастали на стене ни мхи, ни грибы, ни лишайники. «Наверное, – думал кленовый листок, – там, с другой, невидимой, стороны тесно прижавшихся друг к другу голых стволов спрятано что-то очень-очень интересное. Ах, если бы хоть ненадолго заглянуть туда!»

И вот теперь он был так близок к разгадке!..

«Ах, как это замечательно! Сейчас я узнаю все-все!» – засмеялся лист, подставляя яркий резной бочок попутному ветру. И вдруг капли дождя, как барабанные палочки, застучали по упругому парусу, и листок стал стремительно терять высоту. «Что же это? – удивленно подумал путешественник. – Зачем мне сейчас эта тяжесть, эта вода?» Но тут, на его счастье, верхушки деревьев зашумели, закачались из стороны в сторону и выдохнули новую порцию ветра. Играя с листком, словно с бабочкой, ветер с силой швырнул его прямо в оконное стекло дома. Листок вцепился в эту прозрачную, как роса, преграду и замер в предвкушении.

Там, внутри, все было незнакомым, необъяснимым. Там, к его удивлению, не оказалось ни деревьев, ни кустов, ни травы, ни цветов; птицы не перелетали с ветки на ветку, да и веток там никаких не было. Какие-то странные, непонятные предметы – и ни малейшего движения, ни звука, ни шороха.

«Значит, старая ель ошибалась, – огорчился лист. – Здесь нет никакой жизни, все здесь давно умерло. Вот же удивится она, когда я принесу ей это известие!»

И только он так подумал, там, за стеклом, произошло легкое, еле-еле заметное движение. Любопытный путешественник еще теснее прижался к стеклу, чтобы получше рассмотреть. Внутри дома он увидел нечто похожее на гору осенних листьев – и это нечто зашевелилось, покачнулось и снова замерло.

«Вот здорово! – обрадовался наблюдатель. – Там все-таки кто-то живет!» Присмотревшись, он понял, что за гору желто-оранжевых собратьев он принял большой кусок яркой мохнатой ткани, которая громоздилась на человеке, хозяине дома. И эту солнечную ткань, и человека под ней он знал: летом тот часто выходил в сад, расстилал на зеленой траве свой любимый желто-оранжевый плед, ложился на него и на долгое время замирал в блаженстве.

«Да-да! Это они, – обрадовался кленовый листок человеку и пледу как знакомым. – Где-то здесь, наверное, и их третий друг, который все время качается от ветра…» Под третьим другом он подразумевал кресло-качалку, которое все лето простояло под большой старой грушей и стало хорошо знакомо обитателям леса.

«Однако у них тут не очень-то и весело!» Любопытный листок был удивлен: он-то думал, что здесь, за стеклом, должно происходить примерно то же, что и в его родном лесу, – листопад, движение веток от ветра, осенняя суета птиц и зверушек. «Наверное, – решил он философски, – тут грустят о том, что лето закончилось…»

Дождь припустил сильнее, и листок, на прощание хлопнув по стеклу мокрым крылом, оторвался и полетел, играя в догонялки с осенним ветром…»

Алексей Ранцов – а это был он – отложил ручку.

– Ну вот, снова эта ненужная бестолковая лирика, – произнес он вслух. Одинокие люди часто разговаривают сами с собой, а он явно был очень одинок. – Бред какой-то, не поймешь что: то ли сказка, то ли притча… Скорее всего, этот отрывок так и останется бесполезным куском текста, который некуда будет использовать. Впрочем, последнее время я только и гожусь на то, чтобы писать наивные сентиментальные этюды…

Он вздохнул и знобко повел плечами. Двухэтажный деревянный дом казался неуютным и заброшенным. Если бы не тщательно подметенные ступени крыльца, которое хозяин почти машинально каждый день приводил в порядок, да приоткрытые окна, можно было бы подумать, что в нем никто не живет.

Звук разыгравшегося за окном дождя, сонный, убаюкивающий, мокрым котом проскользнул в приоткрытую форточку, прошелся по подоконнику, спрыгнул на пол, наполнил комнату уже совершенно осенним холодом. Капли с шумом ударяли по стеклу, тяжело барабанили по карнизу.

«Дождь», – одними губами прошептал Алексей и откинулся на спинку кресла. Казалось, он мог бы просидеть и десять, и двадцать минут, и час, и несколько часов… Его не отвлекли бы даже большие напольные часы, которые вдруг ожили, заворчали и, точно посмеиваясь над суетой дождя, важно, не торопясь, пробили три раза. Писатель даже не пошевелился – все звуки в доме были ему давно знакомы, ничто не удивляло, не вызывало ни малейшего оживления в застывшей позе.

Он снова поежился, натянул на плечи плед, тот самый, который только что описал, – желтый, в оранжевую клетку, и готов был уже погрузиться в свои невеселые мысли, как легкий шлепок по окну заставил его поднять глаза и увидеть, что к мокрому стеклу, аккурат в проем между небрежно задернутыми занавесками, прилепился маленький желто-красный кленовый лист. Казалось, он с любопытством всматривался с улицы внутрь комнаты, наблюдая за тем, что там происходит.

«Мой листочек, – прошептал Алексей и слегка улыбнулся. – Это про него я только что писал… Такой же яркий и красивый, как мой старый плед. И откуда он только взялся тут в конце августа – весь золотой и пурпурный, точно в октябре! А ведь я уже забыл, как это бывает – когда написанное на бумаге приходит к тебе в жизни. Как же давно я не сочинял!»