— Не хочу дальше вас держать в неведении. Ваши дела плохи, — говорил он очень спокойно. — Речь идет о вашей голове. Штаб армии требует жесточайшего наказания.

Испуганный фельдфебель встал как вкопанный. Он задыхался.

— Я думал, меня отпустили в свою роту.

— Полевой жандарм вас обманул.

— Это… — пролепетал фельдфебель. — Нет, нет…

Ротмистр заметил, что он ничего не понял.

— Исчезните отсюда! — внезапно крикнул он фельдфебелю. — Бегите отсюда к чертовой матери! Бегите, спасайтесь! Больше ничего не могу для вас сделать! Может быть, дойдете до русских. Да бегите же!

Минуту стояла тишина. Слышалось пронзительное дыхание фельдфебеля, потом он им овладел. Ротмистр видел силуэт, слышал шаги фельдфебеля по гравию. Он подумал о журнале боевых действий. О роковой записи. Потом он выстрелил. Раз, два, три — палец продолжал нажимать на спусковой крючок Выстрелы гремели один за другим. Фельдфебель негромко вскрикнул. Ротмистр при вспышке выстрела заметил, как он упал, но продолжал нажимать на спуск. Жадность, страх, злоба переносились в его руку. Послышался щелчок. Патроны кончились. Он с отвращением отшвырнул оружие. По лицу бежали слезы. Он повернулся и нетвердыми шагами пошел прочь.

— Ванну, — шептал он. — Принять ванну! — вдруг закричал он и после этих слов в действительность больше так и не вернулся. Пока он не умер, про него рассказывали, что он сошел с ума под артиллерийским огнем.

Три дня спустя холодный ветер, с моря выдул из лесов тепло. Над болотами клубился туман. Его обрывки стали частыми гостями в низинах. Тучи москитов исчезли. Входила в права осенняя погода. В тумане, поднимавшемся над землей до щиколоток, на кладбище в Подрове перед отрытой могилой стояли несколько солдат. Они отыскали своих убитых и доставили на кладбище.

Полевой священник, несколько дней назад еще служивший в настоящей церкви, с рвением исполнял свою должность. Он прибыл на фронт со свежим пополнением. В неразберихе, которую он застал, он посвятил себя и тем обязанностям, которые через неделю поручит мирянину. Одной из таких обязанностей было это погребение. Он возложил столу на плечи, взял в руку маленький нагрудный крест и открыл полевую Библию.

«Господь с вами», — начал он. Его внимание было обращено отчасти на солдат, отчасти на слова Священного Писания. Лица солдат напоминали ему бесцветные каменные украшения, видневшиеся кое-где над могилами. Достучаться до их сердец ему было бы тяжело.

«Во веки веков, аминь!» — громко сказал священник. Он видел майора без сапог. Его ноги были завернуты в мешковину. Из-под коричневого полотна виднелись белые завязки. Лица ему не было видно, так как человек смотрел в могилу.

«Дорогие мои братья во Христе, — сказал он. — Мы ниспрашиваем благословения Божия по печальному поводу. От нас ушли товарищи. Господу в его промысле было так угодно». Именно это он намеревался сказать в этом случае. «Господь слишком велик, — продолжал он, — для того чтобы мы могли постичь промысел его. Господь призывает — мы должны повиноваться. Он мудр и всеведущ. Мы должны верить, а не понимать!»

Унтер-офицер, со скукой смотревший на опушку леса и, очевидно, ничего не слушавший, сбил его на несколько мгновений с мысли. «А не понимать!» — повторил он. Потом он припомнил продолжение: «Посмотрите на небо над нами, огромное и возвышенное. Посмотрите на облака над нами! Что мы по сравнению с ними? Жалкие и скромные творения». Он заметил солдата с полевой сумкой. У него единственного не было на груди новых наград, как будто во время награждения по какой-то причине его обошли. «Переносите это со смирением, — сказал полевой священник. — Не спрашивай Господа, почему ты взял жизнь у одного, а другому оставил. Господь молчит. И только когда мы снова станем прахом, придет он и скажет: «Да будет свет!» Это утешение остается нам…»

Майор обратился к унтер-офицеру:

— Я должен идти. Мои ноги. Чертовски холодно.

Унтер-офицер кивнул:

— Держитесь за меня, господин майор. Я вас провожу.

Они деликатно стали отходить. Солдаты с готовностью их пропускали. Пройдя пару шагов, унтер-офицер сказал:

— Не думайте, что я рад побыстрее уйти. Некоторым так приятно слушать журчание этой речи. Тут дело в другом. Кроме того… втайне мы надеемся, что это — правда.

— Да, — сказал майор, — нельзя себе представить, что и здесь нас обманут.