— Какие новости, Губерт? — поинтересовался посол, принимая от лакея туфли.

— Родственники молчат. На мои письма — ни одного ответа, — со вздохом ответил тот. — А в посольстве сегодня появился новый истопник. Мне он очень не понравился…

— Ты не в настроении… Родственники молчат, потому что одинаково боятся написать в письме, которое будет проходить цензуру, и что Йозеф на свободе, и что Йозефа арестовали. А что тебе за дело до истопника?…

— Он какой-то фальшивый.

— А ты интересовался у управляющего посольства, что за человека он нанял?

— Он сказал, что это местный, но проверенный человек. И откуда управляющий знает местных, если сам недавно назначен сюда… — Губерт неодобрительно пожал плечами.

— Ну да бог с ними обоими… Истопник, управляющий… Пусть вечером затопят у меня в кабинете камин. Да и, пожалуй, в спальне тоже. Чаем король угощает на природе. Англичане же считают, что весна уже в разгаре, коли снег сошел. — Фон Хеш взял у Губерта цилиндр, трость и поехал в парк Букингемского дворца, где на зеленой лужайке стояли шатры с накрытыми к чаю столами, уставленными легкими винами, закусками, печеньем.

За столом, где было указано место фон Хеша, сидели леди Саймон, графиня Аттольская и личный врач королевской семьи доктор Хордер. Леди Саймон, маленькая, уже немолодая, болезненная женщина, супруга бывшего министра иностранных дел, держалась весьма приветливо. Она предложила фон Хешу ликеры, налила чай и сказала:

— Вас хотел видеть мистер Масарик. А мы с графиней и доктором сравниваем произведения Толстого и Чехова, рассуждая, кто из них более полно обрисовал суть русских. Как вы считаете, герр Леопольд, вы такой знаток литературы?… — леди Саймон улыбалась чисто по-английски, когда понять, искренняя или не слишком улыбка, невозможно.

Доктор Хордер, вставил:

— Графиня и я считаем Чехова более крупным литератором. Толстой многословен и, на мой взгляд, утомителен. Что же касается существа спора, отразить душу народа… это вообще вряд ли возможно. К тому же того народа, о котором писали эти прозаики, уже нет. Есть другой народ — советский. Кстати, об искусстве. Вы видели любительскую выставку работ Беатрис Иден? Очень неплохие пейзажи. У Беатрис есть вкус. Боюсь, столь художественной натуре нелегко быть супругой политического деятеля.

— О, — леди Саймон сжала худенькие ручки, — супругой политического деятеля быть просто невозможно, поверьте моему опыту. Правильнее было бы называться вечной соломенной вдовой политического деятеля. Еще ликер, герр Леопольд?

Откинулся полог шатра — король вошел поприветствовать своих гостей. Его сопровождала миссис Симпсон. Когда церемонные раскланивания исчерпались, церемонные вопросы и ответы произнеслись обеими сторонами и полог вновь опустился за королем и его спутницей, графиня Аттольская тихо сказала:

— Напрасно Его Величество так афиширует свои чувства. Я склонна сочувствовать им… Но… У английских королей всегда были любовницы и даже незаконнорожденные дети, которых они обеспечивали, которым давали образование и устраивали их будущее, но это происходило где-то далеко от глаз общества.

— Король думает жениться самым настоящим образом, — твердо сказал доктор Хордер, — как только миссис Уэллис получит развод.

— Болдуин ему этого не позволит, а общество не простит. А вы знаете, как повела себя герцогиня Соммерсет, когда увидела Эдуарда в ложе вместе с миссис Симпсон на спектакле в «Олд Вик»? — тихо, почти шепотом сказала леди Саймон и опять трагически сжала ручки. — Ее едва удержали от публичного скандала.

— Герцогиня Соммерсет стара, глупа и невоздержанна на язык, — возмутилась графиня. — На открытии парламента два года назад она нагрубила супруге русского посла. Заявила ей прямо в лицо, что ненавидит Советы. Допустимо ли подобное на церемонии открытия парламента, когда должна звучать речь короля? Где выдержка, где обыкновенная светская вежливость? Но король… Мне его жаль.

— Мне тоже, — поддержал графиню Аттольскую фон Хеш, поблагодарил дам и направился искать Масарика.

В шатре, где пил чай чешский посол, также сидели несколько дам и турецкий посланник Мунир-Бей. Одна из дам резко откинулась на спинку кресла, словно пряча лицо, и не ответила на приветствие фон Хеша. Фон Хеш знал ее — Женевьева Табуи, прекрасная журналистка, он любил ее статьи. Когда-то в Париже они поддерживали добрые отношения, ее дядя Поль Камбон был в свое время послом Франции в Лондоне.

Масарик взял фон Хеша под руку и, извинившись, вывел его из шатра. Они пошли по аллее, ведущей к дворцу. Тут прогуливались уже вкусившие королевского чая. Еше ожидалась новая американская кинокомедия, по слухам, крайне смешная. Что же, вероятно, Эдуард станет теперь внедрять при английском дворе американскую культуру, чтобы угодить возлюбленной.

— Не примите мои слова за официальный протест, это вообще частный разговор, — начал Масарик, — но позволю себе процитировать следующее, — он достал записную книжку и подвел фон Хеша ближе к парковому фонарю, сумерки начали сгущаться. — «В центре арийского гнезда должно быть большое центральное государство, Чехия, и Польша, Моравия и Австрия, искусственно отсеченные тела Германии, должны составлять его нераздельную часть». Это пишет ваш специалист по геополитике Дарре. А Гитлер поясняет: «Это будет федерация, но члены ее, естественно, не могут быть равноправны с немцами. Союз второстепенных народов, не имеющих ни армии, ни собственной полиции и политики, ни собственной экономики, полная зависимость от хозяина-рейха». Я хочу вас спросить, как это понимать мне, чеху; еще не разучившемуся любить свою суверенную родину? Как предупреждение, что после оккупации Рейнской зоны будет оккупирована Чехословакия?