Проснулся я поздно. Выглянул из полога — яранга пуста, старуха куда-то пропала.

Множество солнечных лучиков пронзает таинственный полумрак яранги. В тонких, как спицы, полосках, горят пылинки. Кажется, светящиеся стрелы пучками пронзают рэтэм. Это свет солнца проникает сквозь бесчисленные дырочки, оставшиеся в замше от личинок овода. Яранга кажется волшебным чертогом из метерлинковской “Синей птицы”.

Тишина… Лежу на пушистых шкурах, словно внутри магического кристалла. Приподнял соседний полог: Тальвавтын спокойно спит — видно, легче ему стало…

В очаге тлеют угли, не давая остыть закопченному чайнику. Выбираюсь из яранги. Ярко светит солнце, ни единого облачка. Синие сопки теснят долину. Вдали голубым шатром вздымается вершина с каменным “чемоданом”.

Вокруг молчаливо толпятся яранги с опущенными рэтэмами — стойбище еще спит. Лишь у одинокой яранги, на отлете, около раскрытого входа сидит человек. Мне показалось, что на коленях он держит винчестер.

В пяти шагах от шатра Тальвавтына стремительно течет речка — серебрится на солнце, играет струями. Захватив полотенце, сбрасываю ковбойку, умываюсь до пояса. В светлой глуби мелькает пятнистыми боками форель.

Омовение холодной водой и мирная картина спящего стойбища вернули оптимистическое настроение.

В яранге все по-прежнему — старухи нет, Тальвавтын мирно спит. Подвязываю ремешками полог к шестам — пусть старик дышит свежим воздухом. Расположился на шкурах как дома — вытащил заветную тетрадь, записываю впечатления минувшего дня. Может быть, эти записи когда-нибудь пригодятся?

Снаружи послышались нетвердые шаги, кряхтение, хруст сбрасываемого хвороста. Согнувшись, в ярангу вошла незнакомая старушка.

Истертый керкер [11] мягкими складками облегал ее сухонькую фигурку. Замшевый капор, откинутый на спину, освобождал черные, без признака седины волосы, завязанные ремешком в тощий пучок. Морщинистое лицо гостьи светилось душевной теплотой и старческой мудростью.

Не решаясь зайти в ярангу, она присела на корточки у самого входа и, добродушно щурясь, с любопытством разглядывала меня слезящимися глазами.

Поздоровавшись по-чукотски, я спросил старушку:

— Кто ты?

Озираясь, она тихо ответила:

— Бабушка Вааль…

— Илья у тебя спал?

Она кивнула:

— Кайво [12] . Хороший старик, много о тебе рассказывал, очень устал — спит долго.

Словно тень затуманила ее доброе лицо. Тревожно взглянув на спящего Тальвавтына, она прошептала:

— Вельвель еще у нас спал — так велел Экельхут. Теперь сидит у яранги с ружьем…

Бабушка Вааль испуганно умолкла. Кто-то шел к яранге и что-то бормотал. Я узнал голос старухи Тальвавтына. Она вошла в ярангу, подозрительно покосилась на гостью и резко сказала ей несколько непонятных слов.

Вааль сжалась в комочек, поспешно выбралась из яранги и принялась ломать хворост. Вскоре она вернулась с охапкой наломанных сучьев и стала разжигать потухающий костер. Старуха с ворчанием подвинула к огню клюшку с чайником.

Я продолжал как ни в чем не бывало писать дневник: “Кой черт принес Вельвеля ночевать к бабушке Вааль? Зачем он торчит с винчестером у яранги, где спит Илья?” Это была последняя запись в моем дневнике…

Старуха поставила на чайный столик блюдо с ломтями вяленого мяса. Налила чай в новенькие фарфоровые чашки. Сунула одну бабушке Вааль, скромно примостившейся у порога.

Вдруг в ярангу вошел Экельхут — хмурый и насупленный. Молча он сел у столика. Старуха подала ему чай. Мне захотелось восстановить дипломатические отношения с шаманом, загладить вчерашнюю грубость.

— Экельхут, — примирительно сказал я, — пусть ваши охотники убьют медведя. Ты правильно вчера говорил: медвежьим жиром бока Тальвавтыну надо мазать, чай с жиром пить. Хороший твой совет.

В глазах шамана мелькнули искорки.

— Духи мне это вчера шептали. Завтра убьем медведя. Только сухой он весной — долго топить жир надо.

Поддерживая завязавшийся разговор, спрашиваю: почему в летнем стойбище так много яранг?

Экельхут внимательно и остро взглянул из-под насупленных бровей.

— Женщины, дети тут живут, еще старшины. Мужчины пошли за оленями с легкими пологами.

Странно… Чукчи-оленеводы исстари избегали пасти оленей без семей. Только особые обстоятельства могли изменить установившуюся веками привычку. Я подумал, что причиной этого была болезнь Тальвавтына.

Но Экельхут заметил, что наступают важные события и люди Пустолежащей земли собрались вместе для необходимых решений. Заявление шамана удивило меня.