Шрифт:
– Требуем выдачи денежного вознаграждения!
Мятеж уже выродился в очередное вымогательство подачек. Легат даже хотел разогнать воинов, но поопасался.
– Хорошо… Завтра деньги будут выданы сполна. Мешки с денариями еще прошлой ночью были доставлены в лагерный преторий.
– Не согласны! Произвести раздачу немедленно! – требовали воины.
Легат подумал о трудностях, с какими сопряжена выдача денег при таких обстоятельствах, но понял, что надо уступить, и приказал центуриону, ведающему легионной казной:
– Выдать каждому по сто денариев, а остальные – на кораблях.
Даже государственные деньги легат выпускал из рук неохотно, по старой крестьянской привычке, так как каждый асс достается земледельцу с большим трудом.
Лонг повернул коня, и теперь воины охотно расступались перед ним в предвкушении всяких удовольствий. Центурионы со списками в руках приступили к раздаче денег. У ворот лагеря уже собирались торговцы, продавцы вина и служительницы Венеры.
Годовая выплата каждому легиону составляла несколько миллионов сестерциев, и ничего не значило выдать еще несколько мешков серебра. Важно было вовремя произвести посадку на корабли. Однако это удалось сделать лишь на третий день.
В аквилейском порту либурны готовились к отплытию, и в Пирее или на острове Родосе я надеялся найти торговый корабль, который бы доставил меня в Томы. Но судьбе было угодно, чтобы я еще раз увидел Антиохию – и при каких странных обстоятельствах!
В лагере с утра до вечера раздавались пьяные песни, и Цессий Лонг, услаждая невольный досуг в объятиях белотелой британки, терпеливо ждал, когда солдаты пропьют последние денарии, чтобы посадить центурии на суда и отплыть на Восток. Мне же не терпелось поскорее попасть домой, и в надежде, что, может быть, найду какой-нибудь корабль, идущий прямым путем из Аквилеи в Понт, я отправился на пристань, где уже чувствовалось дыхание моря. К моей великой радости, такой корабль нашелся. Доброжелательные корабельщики рассказали мне, что в ближайшее время «Каппадокия» должна отплыть в Мессемерию, а оттуда было совсем близко до нашего города. Я разыскал корабль, и его хозяин согласился везти меня, если бури не помешают отплытию. К сожалению, он был из Синопы и ничего не мог сообщить мне о моих родителях. Счастливый, что так удачно удалось устроить свои дела, я вернулся в лагерь и встретил по дороге трибуна Корнелина, ехавшего на белом коне в город, и тут же сказал ему о своем решении оставить легион, надеясь, что он порадуется моей фортуне.
Трибун смотрел на меня с высоты своего коня и покачивал головой.
– Итак, ты собираешься бросить нас, прославленный каллиграф… А ведь скоро наступит время писать красивым почерком донесения о победах.
Я рассмеялся в ответ, не подозревая, что за этими словами в голове у него скрывается целый план.
На другое утро я снова отправился в порт с целью узнать, не готовится ли отплыть «Каппадокия», так как погода стояла превосходная. Но, к своему удивлению, неожиданно встретил там центуриона Секунда. Тележка, на которую я садился во время похода, когда уставал идти пешком, принадлежала его центурии, и я неоднократно беседовал с центурионом о всяких делах и даже переписал для него однажды глупые любовные стишки, которые он хранил на всякий случай в своей сумке вместе с солдатскими списками, всюду готовый завести любовные шатни с легкомысленными горожанками. Мне показалось, что Секунд разыскивал меня и, может быть, даже следовал за мной по пятам. И вдруг он загородил мне дорогу.
– Что я узнал! Ты хочешь покинуть своих товарищей, не пожелав счастливого пути?
Я старался оправдаться в его глазах:
– Почему же! От всей души благодарю тебя за помощь и желаю удачи во всем.
Центурион почесал давно не бритую щеку.
– Надо бы выпить ради такого случая по чаше вина.
Я попытался уклониться от приглашения.
– Нет, приятель, – настаивал центурион, – ты не должен уклоняться от выпивки, если считаешь себя мужчиной.
– Я – мужчина.
– Какой же ты мужчина, если отказываешься от чаши вина!
Нехотя я поплелся за ним в ближайшую таверну и, к своему удивлению, увидел там за одним из столов того самого красноносого скрибу, который обычно присутствовал при вербовке новобранцев.
– Вот счастливая встреча! – воскликнул Секунд, увидев пьяницу.
Мы присоединились к писцу, и в тот день я впервые в жизни пил не разбавленное водой вино. В голове у меня приятно зашумело. Скоро я даже перестал понимать, о чем говорили эти грубые люди, смеялся без всякой причины, вспоминал Вергилиана. И вдруг передо мной возник прелестный образ Грацианы! У меня стало хорошо на душе, я рассказывал собеседникам об этой девушке, а они ржали, как жеребцы. Тогда я задумался о своей судьбе. Маммея появилась во всей своей красоте. Но разве она не была царица, недоступная для простых смертных?
Секунд подливал мне вино в объемистую чашу.
– О чем печалишься, друг? Пей – будет веселее!
Я отлично помню, что чаша была плоская и сделана из желтого стекла. Но все то, что происходило дальше, выпало из моего сознания. Остались в памяти только отдельные слова и какой-то папирус, шуршавший в руках у центуриона. Еще раз мелькнуло милое лицо Грацианы, и все провалилось в небытие. Когда же я очнулся, то, к своему великому изумлению, почувствовал, что нахожусь на плывущем корабле, в вонючем полумраке, в корабельном чреве, и рядом со мною лежали вповалку знакомые воины из центурии Секунда, громоздилось охапками оружие. Голова моя болела нестерпимо, а во рту ощущался омерзительный вкус, как будто бы я наелся мух и тараканов. На верхний помост вела лесенка, через ее отверстие до нас долетал морской воздух и проливалось немного света. Корабль покачивался, как колыбель, и многие воины страдали от качки. Пахло блевотиной и кислым вином.
Я с трудом приподнялся и спросил:
– Где я нахожусь?
Рядом раздался знакомый голос, принадлежавший не кому другому, как центуриону Секунду:
– Очухался, приятель?
– Куда мы плывем?
– Плывем туда, куда нужно.
– Но ведь я должен отплыть на другом корабле! – вскочил я, соображая, что попал в какую-то западню, и смутно вспоминая вчерашнюю попойку.
Мешочка с денариями, привязанного к поясу, не оказалось. Я был вне себя.
– Где мои деньги, центурион?