После этого небольшого происшествия что-то во мне изменилось. Мои отношения с общиной не претерпели изменений – по-прежнему все были погружены в работу и большую часть дня казались невидимыми в огромном здании, – но я начала общаться с рабочими сестрами, стремясь укрепить недавно возникшее ощущение того, что я тоже человек.

В отличие от монахинь-преподавателей, рабочие сестры представляли собой гораздо более сплоченный коллектив. Они работали в прачечной, готовили еду и мыли посуду. Когда у меня была такая возможность, я присоединялась к ним после еды, помогая вытирать тарелки. Мне нравилось их общество, в котором чувствовалась определенная независимость и уверенность в себе. Они были простыми, добрыми, безответными и преданными женщинами, за одним-единственным исключением.

Одна монахиня любила поговорить, высказываясь при любой возможности, хотя рабочих сестер не должно быть видно и слышно. Максимум, что они могли, это иногда рассказать анекдот; от их недалекого с точки зрения окружающих ума не ждали ничего, кроме рабского соблюдения тишины. Все рабочие сестры безропотно принимали свой невысокий статус, за исключением Болтушки – сестры Патрис. Сестра Патрис умела говорить правду, приводя в замешательство мать Жозефину и ее советниц. Она легко спорила с ними, не подчинялась указаниям замолчать. Я считала ее веселой, дерзкой, отважной, глупой и светлой. Она умела рассеивать безусловное почтение к настоятельнице, доминировавшее в монастыре, и спускала всех с небес на землю.

Однажды сестра Патрис заявила: по ее мнению, девочкам дают плохую пищу. Мать Жозефина пытается сэкономить на продуктах. Вскоре после этого в столовой старших учениц возник конфликт: они заявили, что поданная еда собачья и они ее есть не будут. Момент был очень неприятным. Мать Жозефина должна была улаживать инцидент, используя все свои таланты. Бурю утихомирили, как это случалось всегда, но ее легко можно было избежать, если бы начальство вовремя прислушалось к мудрому и честному замечанию возмущенной рабочей сестры.

Я начала понимать суть товарищеских отношений среди рабочих сестер – это и был секрет их выживания в потогонной системе монастыря. Все они являлись выходцами из фламандских крестьянских семей и привыкли к тяжелой работе. Они понимали, что жизнь по ту сторону монастырских стен была бы не лучше, а, скорее всего, хуже. Здесь, по крайней мере, они были в безопасности, а на старости лет за ними присмотрят, если это понадобится. В те дни не иметь мужа казалось не такой уж плохой идеей: сообразительная женщина вполне могла предпочесть жизнь в монастыре. Я хорошо узнала этих сестер, и они были далеко не наивны.

Одна из них, сестра Элен, все время держалась в тени. У нее было лицо с тонкими, ангельскими чертами, в ее слегка раскосых спокойных глазах пряталась улыбка. Я никогда не слышала, чтобы она говорила; либо она была верна правилу молчания, либо испытывала какие-то трудности с речью. Но, судя по всему, она по этому поводу не переживала. Сестра Элен была бальзамом для моей души – от нее исходило ощущение покоя и доброты. Иногда она спокойно смотрела на меня, и горечь из моего сердца исчезала.

Я обнаружила круг людей, к которому могла отнести и себя. Судя по всему, они понимали, что хоть я и являюсь гостьей-преподавателем, но не занимаю в монастырской иерархии сколько– нибудь значимое место, будучи молодой и уязвимой. Они доверяли мне и дали понять, что поддерживают меня.

Однажды сестра Элен показала мне нечто странное и удивительное. Она поманила меня и открыла шкафчик для хозяйственных принадлежностей. Там я увидела спрятанную в углу статуэтку чернокожей Мадонны. От одного ее вида волосы у меня на голове встали дыбом. В этой Мадонне крылась странная энергия; ее черты были резкими, некрасивыми и несладкими, а лаковая поверхность блестела так, что создавалось впечатление, будто ее лицо и ребенок на руках вспотели.

Почему эта статуэтка была спрятана в шкафу, а не стояла на почетном месте со многими другими святыми изображениями, например с Пражским Младенцем Иисусом, святой Филоме– ной, святым Антонием, святым Иосифом и различными Богоматерями? Почему сестра показала мне ее в такой тайне? Она внимательно следила за моим лицом, и я понимала, что эта статуэтка чем-то отличается от остальных или обладает непонятным влиянием. Теперь мне кажется, что причина, возможно, была связана с расой. ЧернаяМадонна! Я слышала об одной такой в России, где тайное движение католиков бросало вызов официальной коммунистической идеологии, но русские были не похожи на остальной мир – их боялись, поскольку они подрывали все мыслимые основы. Испанцы тоже чтили черную Санта Марию в Монсеррат, но тогда я о ней не знала, как, полагаю, и все живущие в суеверной и недалекой Бельгии шестидесятых.

Я настолько полюбила эту статуэтку, что подумывала ее украсть. Когда я смотрела на нее, спрятанную в темном шкафу, будто она являлась злом просто потому, что была другой, на глаза у меня выступали слезы. Должно быть, в моем положении было много общего с ее судьбой, символически желая спасти себя, украв статуэтку. К сожалению, я не считала, что у меня есть на это право, и оставила Мадонну на месте. Сейчас, по прошествии многих лет, я часто думаю, что же с ней стало.

ОДНАЖДЫ я шла по скрипучим доскам коридора, когда на моем пути встала мать Жозефина. Будучи ниже ростом, она смотрела на меня снизу вверх. На ее лице застыло выражение, которое я не смогла понять.