Конечно же она была права. Она намекала, что я становлюсь параноиком, и так оно и было. Доказательством тому служил мой непрерывно усиливающийся стресс из-за «свидетельств», говоривших, что меня не понимают, плохо обращаются со мной и недооценивают.

ТЕМ РОЖДЕСТВОМ я, как всегда, развесила украшения, временно забывшись в творческом веселье работы. Мне же предстояло собрать украшения, несколько недель спустя разложить по коробкам и отнести на чердак. Мать Альбион, занявшая свой пост в начале января, пришла посмотреть, как я справляюсь. Она заглянула в коробки, а затем, к моему изумлению и огорчению, небрежно перевернула их, высыпав содержимое на пол, и принялась сама упаковывать украшения, заставив меня смотреть. Скоро я расплакалась, но она не обратила на это внимания. Она работала не торопясь, общалась с сестрами, обращавшимися к ней по той или иной причине; наконец, она велела мне унести коробки. Обретенная власть полностью уничтожила доселе присущие ей нерешительные манеры.

ЗА ВСЕ пять лет, что моя сестра была послушницей, мы с ней никогда не жили в одном монастыре. Ее подругой в Дже– наццано была сестра Анна; они разделяли иконоборческие настроения, хотя позиция сестры Анны являлась более разумной и осторожной, а значит, более дипломатичной и приемлемой. Анна демонстрировала прекрасное чувство юмора, высмеивая то, что ей казалось достойным насмешек. Моя сестра, однако, старалась воплощать все свои идеи в жизнь, причем немедленно. В конечном итоге, несмотря на нехватку послушниц и монахинь, из-за меня ее сочли «дурной кровью» и не разрешили остаться.

Однако осенью 1968 года она еще жила в Дженаццано, и я хотела побыть рядом с тем, кто сможет понять меня и ободрить. Приближались пасхальные каникулы. Я без особой надежды обратилась к матери Альбион с просьбой отправиться на эти праздники к сестре в Мельбурн. Эта беспрецедентная просьба была отклонена, как я и ожидала, а потому я решила взять дело в свои руки.

За день до страстной пятницы я собрала небольшую сумку, положив туда туалетные принадлежности и белье, и отправилась на шоссе, проходившее мимо наших ворот. Никто не видел моего ухода – все были на молитве. Возможно, они решили, что я покинула церковь, чтобы сходить в туалет. Я написала небольшую записку и положила ее на поднос нашей настоятельницы, надеясь и одновременно не надеясь, что завтрак ей сегодня пойдет не впрок. «Я уехала в гости к сестре в Дженаццано, – позже прочла она в крайнем изумлении. – Я еду с друзьями, так что не беспокойтесь. Сестра Мэри Карла».

Под «друзьями» я подразумевала тех, кто подберет меня на шоссе по дороге на юг. Я доверилась Богу, чтобы Он послал мне в спутники дружески настроенных людей.

Моросил дождь, и я укрылась под кроной дерева. Я смотрела на асфальтированную дорогу, единственную магистраль, ведущую на юг, и заволновалась, заметив сверкающую черную машину, едущую в моем направлении. Когда машина приблизилась, я ничтоже сумняшеся подняла правую руку большим пальцем вверх. Белое облачение делало меня заметной даже под тенью дерева в дождливый день.

Машина притормозила и остановилась у обочины. В салоне сидели трое мужчин; я заметила, что водитель – итальянец, и это было несомненным плюсом, поскольку я вспомнила о добрых друзьях-итальянцах, с которыми общалась школьницей. Я положилась на инстинкт, часто помогавший мне и в дальнейшем, решив, что рядом с этими людьми буду в безопасности. Задняя дверь открылась, и я села рядом с толстым австралийским фермером.

Мы ехали уже довольно долго, когда меня спросили: «Куда вы едете, сестра?» «В Мельбурн», – ответила я. – Вы туда же?» «Да, нам по пути», – решительно сказал водитель, на некоторое время предупреждая вопросы своих спутников.

Водитель снова заговорил: «А куда именно в Мельбурне вам надо?» Я объяснила, что мне нужно в Кью, в монастырь на вершине холма, и один из мужчин вспомнил ряд кипарисов вдоль Котэм-роуд. «Еду повидаться с сестрой», – добавила я, будто это все объясняло.

Путешествие оказалось довольно длинным – нужно было проехать около ста восьмидесяти километров, – но мы ни разу не остановились. Водитель не терял времени, стремясь доставить меня на место как можно скорее. Загородное шоссе превратилось в улицу, вьющуюся среди городской суеты. Водитель помнил, куда надо ехать. Когда я увидела знакомые трамвайные пути, то предложила, чтобы меня высадили здесь, однако никто и слышать об этом не хотел. Когда впереди показались ворота монастыря, я сказала, что могла бы пешком дойти до них по дороге, украшенной великолепными клумбами, устроенными моим отцом, но они не решились высадить своего пассажира, не доехав до цели десятка метров. Черная машина плавно прокатилась по извилистому подъездному пути вокруг овального газона с растущими на нем пышными деревьями и остановилась у крыльца с дубовой передней дверью. Они подождали, пока я позвоню в звонкий колокольчик у входа. Когда тяжелая дверь отворилась, они попрощались и уехали. Эти люди и в самом деле оказались настоящими друзьями.

Привратница удивилась, увидев меня, и позвала настоятельницу, уже предупрежденную о приезде, но не ожидавшую меня так скоро. В небольшом кабинете, запомнившемся мне еще со времен послушничества, я объяснила причины, по которым здесь оказалась, и спросила, могу ли погостить несколько дней. Как я сюда добиралась, было уже ясно. Настоятельница оказалась в затруднительном положении, но проявила доброту и позволила остаться. Она позвала мою сестру, попросила ее приготовить мне чаю и помочь разобрать вещи.

Увидев меня, сестра очень обрадовалась. Мы сели в кухне на лавку, и она начала расспрашивать меня обо всем, что сегодня произошло – и не только сегодня, – то и дело восклицая: «С ума сойти!», «Надо же!» Я была уверена, что она будет на моей стороне! Она приготовила чай, заглянула в банки с печеньем и нашла в холодильнике пирожные, которые я с удовольствием съела, несмотря на то что перед Пасхой у нас был строгий пост. Была середина дня, а я еще не завтракала.

В Беналлу я вернулась после праздника. Со мной в машине ехали четыре сестры из Дженаццано, решившие провести у нас выходные. Время, проведенное с сестрой, помогло мне взбодриться, поскольку она мне сопереживала, хотя, возможно, не искренне.