Но в расчете Любимова (оказалось впоследствии) была еще и другая, весьма коварная для меня мысль, а именно что одну из этих сданных мною 4-х глав — нельзя напечатать,что и решено было им, Любимовым, и утверждено Катковым. Я с ними с обоими объяснялся — стоят на своем! Про главу эту я ничего не умею сам сказать; я написал ее в вдохновении настоящем, но, может быть, она и скверная; но дело у них не в литературном достоинстве, а в опасении за нравственность.В этом я был прав, — ничего не было против нравственности и даже чрезмерно напротив,но они видят другое и, кроме того, видят следы нигилизма.Любимов объявил решительно,что надо переделать. Я взял, и эта переделка большой главы стоила мне, по крайней мере, 3-х новых глав работы, судя по труду и тоске, но я переправил и сдал. * _ Но вот беда! Не видал Любимова потом и не знаю: удовольствуются ли они переделкою и не переделают ли сами?То же было и еще с одной главой (из этих 4), где Любимов объявил мне, что много выпустил (хотя я за это и не очень стою, потому что выпустили место неважное).

Не знаю, что будет далее, — но эта начинающая обнаруживаться с течением романа противоположность воззрений с редакцией начинает меня очень беспокоить.

За роман Стелловскому я еще и не принимался,но примусь. Составил план весьма удовлетворительного романчика, так что будут даже признаки характеров. * Стелловский беспокоит меня до мучения, даже вижу во сне.

Вообще сообщаю Вам всё поверхностно и наскоро, хотя и написал много. Ради Бога, отвечайте мне. Опишите мне себя, Вашу жизнь, Ваши намерения и Ваше здоровье. Напишите тоже и об наших,павловских, * потом еще не слыхали ль чего? Много я Вам не пишу. Мое нижайшее уважение Людмиле Александровне; напомните обо мне Вашим детям и передайте поклон нашим общим знакомым. До свидания, добрый друг, обнимаю Вас и пребываю

Ваш Федор Достоевский.

Припадков еще не было. Водку пью.

Что холера? *

Многоуважаемый Михаил Никифорович,

Я просмотрел корректуру и два-три слова, не разобранные в рукописи,восстановил. *

Что же касается до переделок и выпусков, сделанных Вами, то некоторые из них, как замечаю теперь, конечно, необходимы, но других выпусков (в конце) мне жалко. Впрочем, будь по-Вашему! Вам, как судье литературному, я вполне верю, * — тем более что сам имею странное свойство: написав что-нибудь, совершенно теряю возможность критически отнестись к тому, что написал, на некоторое время по крайней мере. Впрочем, об одном бы выпуске попросил Вас, на странице 786(отметил на полях карандашом NB), — нельзя ли восстановить? Тут ясно для читателя, что если он говорит: я счастли<в>, то, уж конечно, не потому, что любуется своим поведением. Впрочем, если нельзя, то нечего делать.

Примите уверение самого искреннего уважения.

Вам преданный Федор Достоевский.

19 июля/66.

P. S. Мне жалко не всехв конце выпусков. Некоторые действительно улучшили это место. Я чувствую уже 20 лет, мучительно, и яснее всех вижу мой литературный порок: многословность— и никак не могу избавиться.

Д<остоевский>.

Петербург, 2-го ноября/66.

Милостивый государь Николай Алексеевич,

31-го октября кончил я, и вчера сдал, роман в 10 листов, по контракту, Стелловскому * (я Вам говорил об этом; говорил и Михаилу Никифоровичу, когда просил у него льготы на месяц). Эти 10 печатных листов я начал и кончил в один месяц. Теперь принимаюсь за окончание «Преступления и наказания». Буду работать без устали и к 20 декабря непременнонамерен кончить и сделать по крайней мере не хуже того, что уже напечатано. *

Начать присылать роман я, конечно, могу скоро, но не ранее 15-го ноября, по главам, так что и в будущем 10 № «Р<усско>го в<естни>ка» может явиться несколько; и за это я могу отвечать. Но не лучше ли будет, многоуважаемый Николай Алексеевич, если вся 3-я часть романа будет напечатана в 2-х № — в 11-м и 12-м, то есть, если только возможно, в Х-м № не помещать (объявив, впрочем, публике, что в следующих 2-х №№, то есть в настоящем году, непременно будет кончено «Преступление и наказание»). *

Если бы так, то роман кончился бы гораздо эффектнее, так мне кажется. И самому мне это бы очень желалось.

Но, впрочем, совершенно как решит редакция.И потому покорнейше и убедительнейше попрошу Вас, многоуважаемый Николай Алексеевич, уведомить меня: как решит редакция? Я же здесь не буду терять ни минуты и буду готов ко всякому решению.

Еще одна убедительнейшая просьба. В настоящую минуту я совершенно издержал все мои деньги. 3/4 взятых мною из редакции денег пошли на кредиторов. А между прочим, они продолжают меня мучить, да и жить мне нечем. Прошу Вас: представьте мое положение на вид Михаилу Никифоровичу и передайте ему чрезвычайную и убедительнейшую просьбу мою — нельзя ли помочь мне еще раз? В настоящее время я нуждаюсь в 500 руб. (в пятистах руб.). * По расчету моему я думаю, что за мной теперь долгу в редакцию до 600(шестьсот). Будьте уверены и передайте многоуважаемому Михаилу Никифоровичу, что, только испытав все средства и сам дойдя до последнего рубля, решился еще раз беспокоить его. Бог видит, как мне самому это тяжело, — тем более что я уже столько раз пользовался снисхождением редакции.