— Послушай, Хаса. Марион очень добра ко мне. Она искренне радуется нашему счастью. И знаешь, я испытываю страшные угрызения совести по отношению к Марион. Я так плохо обошлась с ней тогда в Земеринге. Кроме того, у меня есть ты, а она совсем одна. Я хочу быть немного мягче с ней. Может, она выйдет замуж за доктора Захса. Ты же знаешь, что мы, женщины, все прирожденные сводницы. Я хочу выдать Марион замуж. Тогда мы будем с ней в расчете.

— Ни один нормальный человек не женится на Марион, — мрачно ответил Хаса.

Но глаза Азиадэ улыбались, от ее светлых волос исходил легкий аромат, и он успокоился.

По большому счету ему было безразлично, кто будет сидеть четвертым рядом с доктором Захсом. Пусть даже Марион. Рядом с ним, в любом случае будет сидеть Азиадэ.

— Ладно, — сказал он, смирившись, — мне все равно, Марион может ехать. Своди ее с Захсом, но я не верю, что тебе это удастся. Захс же не сумасшедший.

Азиадэ молчала. Было абсолютно неважно, что думал Хаса, и кто был ненормальным. Принцессе из Стамбула удастся все, даже возвести дворец для лишенного родины принца, который валяется в песке у трона Аллаха, и которого зовут Ролланд.

В воскресенье в восемь часов утра, машина доктора Хасы остановилась перед домом Марион. Та появилась с небольшим опозданием, надменно улыбалась, застегнула воротник до последней пуговицы и села рядом с Захсом.

Через несколько дней в кафе на Ринге компания завсегдатаев была в полном составе. Врачи качали головами. Кофе уже давно остыл. Официант стоял, прислонившись к колонне, и слушал. Доктор Захс докладывал:

— Можно было умереть со смеху, — говорил он. — Хаса с обеими своими женами. Мы поехали в Тюльбингер Когель. Турчанка болтала без умолку. Это же вполне соответствует правилам жизни в гареме, когда муж выезжает с несколькими женами одновременно. Хаса так смущался, что даже не решался смотреть на Марион. Оно и понятно, после того, что между ними в свое время произошло. Когда мы обедали в отеле, Азиадэ смотрела на своего Хасу такими влюбленными кошачьими глазами. Один раз она даже спросила Марион, был ли Хаса так же нежен с ней. У бедной Марион кусок застрял в горле. Говорите что хотите, но Марион все же истинная дама. Она держалась неприступно и в то же время снисходительно, хотя ей явно было непросто.

Доктор Курц с наслаждением выпил свою чашку кофе.

— Эта турчанка, конечно, дикарка, — сказал он, — для азиаток — это нормальная ситуация, когда их мужья имеют нескольких жен. Азиадэ, в своем азиатском мышлении видит в Марион своего рода коллегу, которая должна вместе с ней нести на себе заботы о муже. Я считаю, Азиадэ просто холодная женщина. В этом все дело.

Он довольно улыбнулся.

— Чепуха, — рассмеялся Хальм, — турчанка просто по уши влюблена в своего Хасу и хочет показать всем свое счастье. А самое главное, перед Марион, чтобы та сгорела от зависти. Примитивная месть, хвастовство. Она не знает, что играет с огнем. Марион красивая женщина и одной глупости в жизни ей уже достаточно. Хаса же ее очень сильно любил. Думаю, Хаса женился на Азиадэ, чтобы показать Марион и всем остальным, что он может без нее обойтись. Своего рода компенсация комплекса неполноценности.

Качающиеся головы врачей совсем приблизились друг к другу. Разговор приобрел научную окраску. Зазвучали названия различных комплексов. Азиадэ, Хаса, Марион — три обнаженных души лежали между чашками кофе, как на секционном столе. Лица врачей покраснели. В результате консилиума было установлено, что Азиадэ страдает задержкой пубертатного развития, а у Хасы материнский комплекс.

Наконец, хирург Матес поднял указательный палец и сказал со всей прямолинейной примитивностью своей профессии:

— Это просто наследственность! Мы не должны упускать из виду, что Хаса происходит из рода боснийских мусульман. Азиадэ пробуждает в нем вытесненные азиатские инстинкты. Это закончится банальным треугольником. Хасе будет уютно чувствовать, как паше в своем гареме. Азиадэ будет заполнять азиатский сектор его образа мыслей, а Марион — европейский.

— Невозможно, — сказал Курц. — У Хасы нет никакого азиатского сектора души. Так же, как и у Азиадэ нет европейского. Это кончится тем, что эта турчанка возьмет у Хасы со стола какую-нибудь сильную кислоту и выплеснет в лицо Марион. Мы должны предупредить Марион.

Курц был уверен, что хорошо изучил Азиадэ.

Врачи замолчали. Дверь открылась, и в кафе вошел Хаса. Он устало сел за стол.

— Что с тобой, Хаса?

Голос Курца звучал искренне озабоченно.

— У меня всего две руки, — простонал Хаса, — я не могу одновременно держать скальпель, зеркало и зонд.

Коллеги удивленно посмотрели на него. Хаса опустошил свою чашку кофе и отчаянным голосом сказал:

— Фридл бросила меня.

— Кто?

Бездна порочности отразилась в глазах коллег:

— Фридл, — повторил Хаса мрачно — вы что ее не знаете? Моя медсестра.

— А-а, — успокоенно сказали врачи.

Курц похлопал Хасу по колену:

— Что, Азиадэ приревновала? Это бывает.

— Глупости. Фридл хромает и к тому же ей больше сорока. Но она знаток своего дела. Один знак, и она уже подает мне нужный инструмент. Да, иногда даже без знаков. Она всегда заранее знает, что мне нужно. Просто сокровище.

Врачи засмеялись.

— Зачем же ты ее выжил?