Может, и правильно сделал поручик, что поспешил с такой вестью, но только очень уж походило это на дезертирство. Поэтому в тот день, когда князь Бекович-Черкасский повелел наконец трубить сбор, чтобы отправиться навстречу неведомому, поручик Кожин за самоуправство был отдан под суд и следствие. Не как князь и прочие с ним люди, но по-своему, он тоже отправился в этот день навстречу неведомому—навстречу решению суда и приговору. И неизвестно, чье будущее чревато было большими опасностями и злосчастием.

Казалось, в один день и одну ночь зазеленела под Гурьевом степь, предвещая коням обильный корм. Но жители этих мест знали, что это ненадолго. Пройдет положенный, заведенный порядком срок, и посохнут, пожухнут травы. Станет желтою степь и серой, до будущей весны и другого года. Самое время было выступать сейчас.

Предводитель местных туркменских племен в огромной папахе из драгоценной золотистой каракульчи говорил Бекович-Черкасскому и воздевал руки, призывая небо в свидетели истинности своих слов:

— Господин великий начальник, князь! Мои воины будут сопровождать твое посольство до самой Хивы. Мои воины не дадут тени от коршуна упасть на тень твоего коня. Только пусть отрастет трава, чтобы было ее много для наших коней. Когда кони не знают усталости, всадник не ведает страха.

Он говорил, сам же невольно косил глаза на столик, стоявший в стороне, где заранее были приготовлены для него подарки. Он знал об этом, потому что бывал у русского посла ранее. Князь не без удовольствия наблюдал эти скрытые его взгляды, понимая тайное нетерпение, худо скрытое под маской притворного безразличия. Для того и велел он поставить столик так, чтобы, разговаривая с ним, гость мог видеть его, только скосив глаза или повернув голову.

Очень хотелось предводителю разглядеть разложенное для него, но для этого он должен был бы отвернуться от собеседника, чего, понятно, не мог себе позволить. Князь же радовался в душе, наблюдая тайные его страдания, ибо он князю не нравился.

— А что, — спрашивал князь Хаджи Нефеса, — не очень ли уж часто стал жаловать ко мне сей посетитель? Дела-то у него особого нет, все вроде договорено, а он все ходит да ходит.

Да как не ходить, посудите, ваша светлость. Всякий раз, чай, не пустой назад идет. Нукеры его только и знают, что приезжать налегке и уводить груженых верблюдов. Так бы и я к вашей светлости рад был бы жаловать.

— Ну уж, коли не рад, так и не ходи. Весьма одолжишь. — Князь рассмеялся, и Нефес, не удержавшись, засмеялся ему следом. — Не одобряешь, значит, что жалую твоего земляка? — продолжал князь.

— Не то мне обидно, ваша светлость, что добро государево на это идет, а в Хиве-городе оно нам куда как нужнее будет. Другое обидно мне — смеется в душе ой, гость-то ваш. Приехал, чай попил, разговоры поговорил, подарки забрал и уехал. А через неделю опять. Не уважают у нас людей, которые просто так другому дары приносят. Смеются над ними.

— Что же, по-твоему, можно иной раз его и пустым отправить?

— Никак нельзя, ваша светлость! Такая обида будет!

— Тогда, может, дарить ему что-нибудь для виду? Пустяк какой?

— Еще хуже, ваша светлость! Еще хуже. Ничтожный подарок — оскорбление человека. Вовсе не забудет, мстить станет.

— Что же получается? Посуди сам, Нефес. Дарить его — значит в дураках ходить перед ним и всем его родом. Не дарить или, того хуже, подарить пустяк — врага нажить. Так худо, а этак того горше. Что делать-то?

— А ничего сделать нельзя, ваше сиятельство. В путь отправиться нам, да и все.

— Нет, погоди. — Князь перестал играть цепочкой на поясе от кинжала, так важно показалось ему выяснить этот вопрос. — Значит, я должен быть в их глазах либо глупец, либо враг и обидчик? Другого нет?

— Правильно сказали, ваше сиятельство. — Нефес даже удивился. Умный, достойный человек князь, а такой простой вещи не понимает,

— Ну а если хочу я, чтобы уважали меня?

— Тогда надо завоевать их. Силу показать. Кибитки пожечь, скот угнать.

Князь секунду смотрел на него, недоумевая, потом рассмеялся. Не поверил. Но на сей раз Нефес с ним не смеялся.

Все откладывал и оттягивал выступление Бекович-Черкасский. Со дня на день, с недели на неделю. Предводитель туркмен все говорил, что трава недостаточно длинная и что нужно бы ей подрасти еще. Туркменская конница была бы весьма нелишней в пути. А то и в самой Хиве. Кто может знать, какой прием ожидает их там?

Но перед самим собой князь понимал, что для него это только повод к отсрочке. Не лежало у него сердце к тому, что предстояло свершить. Кабы мог, то и вовсе отменил бы он всю экспедицию. Но не мог. Не поручик он Кожин. Не за себя одного в ответе. Не его воля, а воля царя двигала всем, и не было сил, кроме самой судьбы, которые могли бы противостоять этой воле. Судьба же тайно противилась ей.