– У меня есть основания считать, что они уже преуспели в своих поисках.

Собеседник кинул на Анну острый взгляд.

– Неужели? И какие же это основания?

Анна покачала головой.

– Есть некоторые вопросы, которые я могу обсуждать лишь с самим Гастоном Россиньолем.

– Но почему вы предполагаете, что кто-нибудь может стремиться убить его? Он относится к числу самых уважаемых жителей Цюриха!

– Тогда зачем же ему жить, скрываясь? – вопросом на вопрос ответила Анна.

– Что за ерунду вы говорите, – после непродолжительного раздумья проронил Тайн.

Анна несколько секунд пристально разглядывала собеседника, а потом протянула ему карточку со своим именем и телефонами Управления специальных расследований.

– Я вернусь через час. Мне кажется, что вы тоже обладаете неплохими возможностями. Проверьте мою личность. Удостоверьтесь в том, что я именно та, за кого себя выдаю. Сделайте все, что сочтете нужным, чтобы убедиться в моих добрых намерениях.

– Но как могу я, простой швейцарец…

– У вас есть для этого свои пути, мистер Тайн. А если нет у вас, то есть у вашего давнего патрона. Я совершенно уверена, что вы захотите ему помочь. Я думаю, что мы с вами понимаем друг друга.

Через два часа Анна Наварро позвонила Тайну по его служебному телефону. Министерство экономики располагалось в облицованном мрамором здании в вездесущем стиле «боз ар», в котором строились едва ли не все здания конца девятнадцатого столетия.

Личный кабинет Тайна оказался просторным, хорошо освещенным солнечным светом, со множеством книг вдоль стен. Анну проводили к нему, как только она вошла в здание. Полированная дверь из темного дерева бесшумно, но плотно закрылась за ее спиной.

Тайн спокойно сидел за своим ореховым столом.

– Это было не мое решение, – подчеркнул он. – Это решение мсье Россиньоля. Я не одобряю его.

– Вы проверили меня?

– Вы были проверены, – осторожно подбирая слова, ответил Тайн, используя грамматическую форму страдательного залога. – До свидания, мисс Наварро. – Он протянул ей карточку.

Адрес был записан карандашом мелкими буквами на пустом месте слева от ее имени.

Первый звонок она сделала Бартлету, чтобы поставить его в известность о том, что добилась успеха.

– Вы никогда не перестанете удивлять меня, мисс Наварро, – ответил тот, и Анне показалось, что в его голосе проскользнули нотки подлинной теплоты.

Когда Анна и Кестинг ехали в Хоттинген, швейцарец сказал:

– Вашу просьбу о наблюдении сегодня утром одобрили. Для этого выделят несколько немаркированных полицейских автомобилей.

– А его телефон?

– Да, в ближайшие часы на его телефоне будет установлен «жучок». А в Mutterhaus будет дежурить офицер Kantonspolizei и контролировать разговоры.

– Mutterhaus?

– Штаб-квартира полиции. Мы называем ее материнским домом.

Машина неторопливо преодолела подъем на Хоттингерштрассе. Дома становились все больше и эффектнее, а деревья во дворах – все гуще. Вскоре они доехали до Хаусерштрассе и свернули в переулок, проходивший мимо казавшегося приземистым здания из бурого песчаника, стоявшего посреди заботливо ухоженного участка. Анна обратила внимание на то, что нигде поблизости не было ничего похожего на замаскированные полицейские машины.

– Несомненно, это верный адрес, – сказал Кестинг.

Анна кивнула. «Еще один швейцарский банкир, – подумала она, – с большим домом и красивым садиком».

Они вышли из машины и подошли к парадной двери. Кестинг нажал кнопку звонка.

– Надеюсь, вы не будете возражать, если беседу начну я.

– Ни в коей мере, – с готовностью откликнулась Анна. Что бы ни означали на бумаге слова «международное сотрудничество», но существовал совершенно определенный протокол, и они оба хорошо его знали.

Выждав несколько минут, Кестинг позвонил снова.

– Он старик и уже несколько лет назад передвигался только в инвалидном кресле. Ему потребуется немало времени, чтобы проехать по дому из конца в конец.

Еще через несколько минут Кестинг проворчал:

– Не думаю, чтобы Россиньоль в его возрасте часто выходил на прогулки. – Он еще раз нажал на кнопку звонка и долго не отпускал ее.

«Я знала, что все идет слишком уж легко, – подумала Анна. – В чем же будет промах?»