А теперь настало время спеть последнюю в моей жизни песнь Индии — ибо мне предстоит покинуть родные края навсегда. Ирония судьбы, над которой впору покачать головой или горестно усмехнуться: связь со страной моего рождения оборвалась в тот момент, когда я глубже всего ощутил свою близость, познал свое кровное родство с нею. Что бы ни говорила Персис, годы, проведенные с фотоаппаратом в руках, открыли мне глаза на эту страну, и она навсегда вошла в мое сердце. Я начал с поисков того, что видели в ней мои родители, но очень скоро стал смотреть на нее собственными глазами, создавать собственный ее портрет, свою коллекцию из явленного ею ошеломляющего многообразия и богатства образов. Пережив вначале период странной отчужденности — словно это было не что-то избранное мною, а просто данность, — я, мало-помалу, через объектив фотоаппарата, увидел возможность стать «настоящим» индийцем. Но именно то, что приносило мне наибольшую радость, — мое ремесло фотографа — стало причиной моего изгнания. На некоторое время это вылилось для меня в проблему ценностей; я утратил критерий правильной мысли, правильного поступка. Я больше не знал, где земля, где небо. И то и другое казалось мне одинаково нереальным.

Вы еще не забыли коз Пилу? Они довольно долго были предоставлены самим себе. Теперь мне придется вернуться к этим призрачным животным. Пришло время исполнить свою козлиную песнь.

В то время, когда произошло землетрясение, в воздухе носилось множество странных слухов. Те, что касались миссис Ганди — ее подтасовок во время выборов, за которые аллах-абадский окружной суд запросто мог отстранить ее от должности, — были настолько сенсационными, что полностью поглощали внимание большинства. Уйдет ли премьер-министр в отставку или удержится у власти? Невероятное стало реальностью. За каждым обеденным столом, у каждого колодца, в каждой дхаба, на каждом углу люди спорили о политике. Каждый день появлялись новые слухи. В Бомбее в результате землетрясения уровень всеобщей истерии вырос еще больше. В такой обстановке, следует признать, никому не было дела до коз.

На следующий день после выбившего меня из колеи мимолетного посещения Вины мне позвонила Анита Дхаркар, талантливый молодой редактор из «Илластрэйтед Уикли», время от времени публиковавшего мои снимки и фотоэссе.

— Ну как, хочешь последнюю фишку про Пилу? — осведомилась она. Она знала, как я ненавижу человека, разрушившего брак моих родителей.

Найди своего врага, посоветовал мне Анри Юло. Я знал, кто мой враг. Но до звонка проницательной Аниты не знал, как я могу ему отплатить.

(Должен признаться, что между мною и Анитой кое-что было. Так, случайная связь между коллегами, достаточно, впрочем, серьезная, чтобы заставить меня скрыть замешательство, в котором я пребывал после визита, нанесенного Виной. Мое давнее умение не открывать карты здесь очень пригодилось. Не думаю, чтобы Анита что-нибудь заподозрила.)

— Пилу? А что, земля разверзлась и поглотила его? — спросил я оптимистично. — Или он, как все остальные проходимцы, пытается забраться в потайной карман миссис Г.?

— Что тебе известно о его фермах по разведению коз? — не обращая внимания на мои слова, спросила Анита.

Официально Пилу больше не занимался производством молока, благородно уступив дорогу своим конкурентам из «Эксвайзи». Вместо этого он с большим размахом занялся производством баранины и шерсти. «Почему бы тебе просто не превратить их в мясо и шкуры?» — раздраженно бросила однажды Вина. Именно так он и поступил. Его фермы были рассеяны по всему штату Махараштра и штату Мадхья-Прадеш, от выжженных солнцем равнин в русле реки Годавари до горных отрогов Центральной Индии, от горного хребта Харишандра, плато Аджанта и холмов Эллора до холмов Сирпур и плато Сатмала на востоке и холмов Мирадж около Сангли на юге. Бесстрашный Пилу держал огромные стада вблизи кишащих бандитами горных ущелий Мадхья-Прадеш и Андхра-Прадеш. Он стал одним из самых крупных в стране владельцев скотоводческих хозяйств, чьи высокие гигиенические стандарты производства и контроль за качеством продукции были отмечены национальными премиями и обеспечивали ему, помимо обычных государственных субсидий на приобретение кормов из расчета на каждую единицу поголовья животных, существенные налоговые льготы и гранты, предусмотренные для таких прогрессивных сельских предпринимателей.

— Достаточно, — ответил я. — Тебя-то почему это занимает? Ты же вегетарианка, на мохер у тебя аллергия.

Мне нравилась Анита. Нравились ее роскошные внешние данные, ее певучий голос — лучший из тех, что я слышал со времени бегства Вины. Нравилось мерцание ее темного обнаженного тела, его черное свечение, его определенность, его бесстрашие. Мне нравилось, что она ценит мои снимки и предпочитает их работам других фотографов «Уикли».

— А если я скажу тебе, — продолжала Анита, — что этих коз не существует?

Великий аферист обладает воображением высшего порядка; оно не может не вызывать у нас восхищения. Какая сюрреалистическая смелость отличает его творческие замыслы; с какой акробатической дерзостью, с каким мастерством иллюзиониста он их воплощает! Мошенник-маэстро — это супермен нашего времени, презревший все нормы поведения, пренебрегающий условностями, парящий высоко над гравитационным полем правдоподобия, отряхнувший с себя пуританский натурализм, сдерживающий большинство простых смертных. И если в конце концов его ожидает провал, если его мошенничество лопается как мыльный пузырь, тает, как крылья Икара, — тогда мы любим его еще больше за его человеческую уязвимость, его неизбежное падение. Провал только усиливает нашу к нему любовь и обнаруживает ее вечную природу.

В Индии мы имели редкую возможность наблюдать совсем близко самые лучшие — лучшие из лучших — экспонаты мошеннического зала славы. Так что теперь на нас не так-то легко произвести впечатление; мы требуем высокого уровня мастерства от наших жуликов государственного масштаба. Мы повидали слишком много, но нам по-прежнему хочется, чтобы нас рассмешили и заставили недоверчиво покачать головой; мы ожидаем от наших виртуозов жульничества, что они вернут нам способность удивляться, притуплённую избытком повседневности.