— Да, — соглашается Ормус Кама.

— Но о чем я говорил… — Джин снова начинает извиняться. — Слушай, парень, я был груб с тобой, но это все потому что она любит пудрить людям мозги, — можешь себе представить, она мне сказала, что ты еврей. Чуешь, что я имею в виду, каково, а? Но это не так, ты никакой не еврей. О, вау!

— Эй, индус! — кричит Антуанетт Коринф, размахивая косячком в длинном мундштуке. — Может, научишь меня нескольким — как они там у вас называются — трюкам с веревкой? Ведь это же вы озадачили королеву, если я не ошибаюсь [170] .

В присутствии Джина и Антуанетт Ормус Кама не может отделаться от ощущения, что он находится рядом с самим злом. Джин не в счет, он просто пустое место, всего лишь глупый пустомеля. Но от Антуанетт Коринф веет откровенной и мстительной злобой. Это совсем не та мудрая женщина, не позволяющая горечи завладеть ее душой, воспеваемая сыновьями на пиратских волнах. Эта женщина настолько переполнена жаждой мести, что, даже зная, что у нее нет никаких причин направлять свой яд против него, Ормус физически ощущает опасность. Он начинает неосознанно отступать назад и в темноте на что-то натыкается. Стойка с висящими на ней платьями шумно падает на пол.

— Ха! Ха! (Смех Антуанетт Коринф похож на тяжелый кашель курильщика.) Бедный малыш. Да он просто до смерти перепуган. Ормус, мальчик, добро пожаловать на Анфолд-роуд.

Малл Стэндиш звонит тем же вечером:

— Всё в порядке? Она нормально себя ведет? — И прежде чем Ормус успевает ему ответить: — По поводу твоей музыкальной карьеры. Я над этим работаю. План почти готов. Ты знаешь, что записи Джорджи Фейма запрещали крутить на Би-би-си, а теперь благодаря нам они третьи в хит-параде? Это большой шаг вперед. И лишний раз доказывает нашу пиратскую мощь. А следующим аргументом будешь ты. Потому что если мы сможем проделать то же самое с никому не известным артистом, это будет означать, что нам нет равных. Нам нужно обсудить материал, обсудить состав музыкантов. В общем, нужно обо всем поговорить. Точка. Не спрашивай когда. Я этим занимаюсь. Я уже многое предусмотрел. Я уже почти у цели. Будь готов.

Сейчас, оглядываясь назад, нет сомнений, что Малл Стэндиш был влюблен в Ормуса Каму: он втюрился в него, идиот, как сопливый подросток. Но это не мешало ему оставаться порядочным человеком, человеком слова. Никогда а все годы его партнерства с музыкантом, ставшим благодаря ему суперзвездой, он не позволил себе ни малейшей попытки сексуального домогательства по отношению к своему протеже. Если бы не Малл Стэндиш, который собрал группу, обеспечил ее инструментами, снял на свои деньги студию да к тому же еще был и промоутером, никогда бы не было никакого «Ритм-центра». А без «Ритм-центра» не было бы и «VTO».

В тот первый вечер в квартирке над «Ведьмой» разговаривающий с ним по телефону Ормус настроен скептически:

— Чего ты от меня хочешь?

Голос Малла едва заметно дрожит, теряя присущее ему богатство тембра.

— Мои сыновья, — бормочет он. — Замолви за меня словечко перед ними.

Что совсем не просто. Вырвавшись на свободу с «Радио Фредди», Готорн и Уолдо Кроссли заняты расширением сознания. В мамочкиной норе — знаки зодиака на потолке, астролябии, ароматические палочки, постеры с рекламой тибетского горлового пения, кошка, метла, платья — они в полном отрыве, спасибо мамочке.

— Они не могут без сладкого, — радостно сияет Антуанетт Коринф. — После двух недель на корабле они сами не свои. А ты, мой восточный принц? Тебе сколько — один кусочек сахарку или два?

Несмотря на то что Ормус прожил целую жизнь на считающемся экзотическим Востоке, он не знает, как вести себя с ведьмами. Сидя на афганском ковре, неуклюже скрестив ноги и ерзая оттого, что они у него затекают, он отказывается от предложенного наркотика. Украдкой вглядываясь в темноту жилища Антуанетт, он различает там попугая в клетке, мексиканскую фигурку чак-мула [171] , бразильские барабаны. Книги о древних религиях, практиковавших кровавые человеческие жертвоприношения. Чародейка с латиноамериканским уклоном. Ормусу все труднее воспринимать ее всерьез. Это ведь представление, поза, игра. В этой «культуре» у людей есть время для игр. Может быть, они так никогда и не вырастают из игры. Это «культура» взрослых детей.

Бактерии на предметном стекле микроскопа.

Антуанетт отмечает интерес Ормуса к своей атрибутике, но чувствуя его скепсис, пускается в многословные объяснения: «Люди ищут чего-то лучшего, — оправдывается она. — Им нужна альтернатива. А здесь бездна запретного знания, безупречная логика, фантастическая эрудиция, тайные изыскания человечества, и все это — за границами респектабельности. Почему? Да это понятно. Они не хотят, чтобы мы получили доступ к этой власти. К ядерноймощи тайного знания».

Это лишь немногое из сказанного ею. Ормус видит и слышит ее всё яснее. Она просто демагог, уверенная в своей правоте ханжа, Истинная Верующая. Она явно пытается что-то скрыть, используя плохо усвоенную риторику сумасшедших маргиналов, чтобы немного расцветить историю своей жизни, беспросветная банальность которой, похоже, пугает ее. Кто она по большому счету? Портниха, преуспевшая в своем ремесле, но потерпевшая крах в любви. Двое взрослых сыновей и холодная постель. Ормусу кажется, что она намеренно обращается с сыновьями как с маленькими детьми и дает им наркотики, чтобы они как можно дольше оставались по-младенчески беспомощными и зависимыми от нее. Возможно, охваченный чувством отвращения к тошнотворному духу времени, Ормус не видит в Антуанетт ничего привлекательного: дерганая, склонная к лицедейству, крикливая.