Улица была совершенно пустынной. И по этой улице, совсем недалеко от того места, где он теперь находился, двое огромных мужчин гнались за девушкой, о нет... за девочкой. Андрей Ильич еще раз огляделся по сторонам и не нашел ни одного свидетеля ужасной сцены, ни единой души. Девочка бежала изо всех сил. Она звала на помощь. Она не кричала, она пищала, она задыхалась, она выбрасывала вперед худые коленки, и каждый ее шаг в этом драматическом и страшном движении представлял попытку сделать невозможное, то есть как можно сильнее оттолкнуться от земли, преодолеть силу земного притяжения. Но планета жестоко притягивала к себе, а ветер издевательски толкал в грудь, хватал за рукава и тянул назад. Бандиты что-то кричали ей вслед. То ли угрожали, то ли уговаривали, то ли просили, то ли что-то обещали.

Не раздумывая ни полсекунды, Андрей Ильич решил во что бы то ни стало спасти ребенка. Изо рта у него вывалился страстный и воинственный вопль. Но отчего-то этот самый вопль не смог привести в действие машину резонанса и, ударившись о сырой, темный, загустевший вечерний воздух, упал ему под ноги. Что это были за слова — он сам не знал. Однако уже то было хорошо, что они не застряли в горле. Иначе он задохнулся бы, уж как пить дать.

Он сделал первые десять шагов навстречу подвигу, как вдруг в его голове что-то весело хрустнуло, и мысли потекли в сторону противоположную той, на которую указывали носки ботинок. «Ну, честное слово, стоит ли так расстраиваться, зачем паниковать? Зачем давать волю своему воображению? У страха глаза велики. А если посмотреть на вещи трезво, тогда и дурачку станет понятно — ничего страшного не происходит. Допустим, один из преследователей — ее папа, а другой — ее брат. Ребенок капризничает и не хочет возвращаться домой к положенному часу. Она не сделала уроки, разбросала тетрадки, набезобразничала и убежала на улицу. И вот бедный папа и братик сбились с ног. Уговоры на нее не действуют. Они никак не могут ее отловить».

Девочка еще раз позвала на помощь, и версия лопнула, как мыльный пузырь. Голос показался ему знакомым. Вне всякого сомнения, он принадлежал его дочери. Захлебываясь встречным, горячим и густым, как кисель, потоком воздуха, Иванов закричал: «Эй, вы, вы что, эй, что вы делаете, а ну-ка! Оставьте ребенка в покое!» Но где там! Плевать они хотели на эти его интеллигентские капризы. Они гнали ее, как зайца. Они гнали ее к машине. Машина — «мерседес» цвета пьяной вишни — стояла в глубине двора.

Андрей Ильич бежал изо всех сил, но отчего-то расстояние между ним и преследователями росло, не в пример дистанции между девочкой и подонками. Это было несправедливо. Это было обидно, потому что в результате несложных подсчетов в уме, сложения и вычитания скоростей складывалась странная картина: ребенок бежал значительно быстрее, нежели взрослый, сильный, начитанный мужчина, но медленнее, чем двое других мужчин, которые, может быть, в своей жизни не прочитали ни одной книги. Более того, Иванов понял, что рядом с ним находится еще один, пока невидимый, соучастник преступления. Он мешал бежать, цеплялся за руку профессора и тянул назад. Именно он железной хваткой держал за кисть и вис на руке. Андрей Ильич захотел обернуться и заглянуть мерзавцу в лицо, обернуться и тут же что есть сил ударить подонка, но девочка вбежала в сноп фонарного света, и он увидел на ней точно такое же красное коротенькое пальтецо, какое он купил своей дочери месяц тому назад. Более того, на ногах у девочки были такие же, как и у Поленьки, лакированные ботиночки. Странное совпадение, ужасное совпадение, какое подлое совпадение, подумал Андрей Ильич. Не может быть, кто угодно, только бы не она.

Наконец один из преследователей схватил девочку за руку. Другой закрыл ей рот ладонью. Подъехала машина. Они втиснули жертву в заднюю дверь, взревел мотор, и автомобиль в одно мгновение исчез, испарился, растворился в темном и густом воздухе.

Вдруг стало тихо и хорошо. В маленький московский дворик вернулась осенняя прелесть, запах прелых листьев и покой. Могло показаться, что ничего страшного не случилось. Однако Андрею Ильичу захотелось до конца исполнить свой долг: выбиваясь из последних сил, очень долго, совершенно напрасно, до полного изнеможения бежать за красным автомобилем и, потеряв всякую надежду, упасть плашмя на мокрый асфальт, разрыдаться. Лежать в холодной жиже и в отчаяньи бить кулаками по земле, которая носит, все-таки носит, несмотря ни на что, носит таких мерзавцев, как эти двое, как тот в автомобиле и как этот, который держал за руку. Кормит, носит, дает силы и жизнь. Какая несправедливость. Он хотел исполнить все точно, как и воображал себе, но, к счастью, вспомнил, что видел когда-то в кино точно такую сцену, и... устоял на ногах.

Драма закончилась так же внезапно, как и началась. Но кто-то по-прежнему держал его за руку. Тот самый, что мешал бежать, бил, лупил по ногам, ставил подножки, а главное — тянул назад. Андрей Ильич опешил: почему он не скрылся в автомобиле вместе с другими? Это еще не закончилось? Он осознал, что и над его жизнью тоже нависла угроза. Он собрался с силами и резко развернулся, но рядом никого не было. Однако кто-то по-прежнему держал его за руку, мало того, поставил свою ногу между его коленей. Андрей Ильич опустил глаза и увидел свой портфель. Это он тянул назад, это он больно бил по ногам. Это он был соучастником преступления. Андрей Ильич бросил портфель на асфальт и стал что есть силы бить его ногами. Пряжка хрустнула, из карманов посыпались книги и тетради. Андрей Ильич впал в бешенство со сладким привкусом азарта. Невозможно сказать, сколько длилось возмездие. Когда преступление было отмщено, пострадавший собрал внутренности, спрятал их в кожаную утробу и отнес негодяя в отделение, оно находилось недалеко, он хорошо знал, где именно: за универсальным магазином.

Иванов протянул портфель оперативному дежурному со словами: «Задержите его. Это соучастник. Он ставил подножки, он мешал бежать, он бил меня по ногам». Лейтенант улыбнулся, взял портфель и засунул его под стол.

— Возьмите лист бумаги и ручку и подробно все опишите — все, как было. — Андрей Ильич высунул язык, сел на краешек стула и стал лихорадочно и очень подробно, в мелочах, записывать свои последние впечатления от созерцания собственной жизни, апокалипсиса.

С того самого рокового вечера минуло тридцать дней. Душа горела синим пламенем, как будто целую вечность горела. А всего-то-навсего прошло каких-нибудь четыре недели. Попытки потушить пламя слезами, алкоголем, свежим, только что выпавшим снегом не имели успеха. Пожар разрастался во все стороны. Оказалось, горючего материала в душе больше чем достаточно, значительно больше, нежели можно было предположить. Из-за сильного внутреннего жара Андрей Ильич стал сохнуть. Он уменьшился в размерах, от высокой температуры его остов повело, он сгорбился, потрескалась кожа, на лице появилось много новых морщин.