Физик достает из ящика стола пистолет, тщательно проверяет обойму. Прикладывает к виску. Зажмуривается и нажимает курок… Осечка. Еще раз! Опять осечка.

Будь я писателем, я бы делал именно такие рассказы.

Дениз! Помнишь зеленое пятно света и удары прибоя, и невидимый черный берег, и качающихся рыб? Я, как очарованная рыба, вздымаюсь и падаю с пробежавшей волной. Помнишь ту ночь на пирсе, Дениз? Последний свет, последняя свежесть, а дальше погружение в холодную тьму. Приснись мне, Дениз! Хоть один раз приснись мне на прощанье… Как будто это было только вчера. Сверкающая ночь и удары прибоя.

Скользит над водой пыльный голубоватый луч. Где-то полночь отбивают склянки. Фосфорические креветки выползают на берег и устраивают заговор против своего морского президента. А в небе кружится голубоватая пыль Млечного Пути и фосфорические звезды осыпаются вниз. Я пощажу большую звезду. Помнишь ту ночь на крыше, Дениз? Куда это все исчезло, в какую бездонную бочку упало? Неужели прошлое просто проваливается в пустоту, в холодное кромешное небытие? Но ведь время едино и вечно. Иначе какое же это время? Может, прошлое, настоящее и будущее — лишь эфемерные трансмутации единой сущности, троеликого непостижимого единства? Вот сейчас здесь во мне одновременно существуют и прошлое, и настоящее, и будущее. Они едины в некоем настоящем второго порядка. Мы просто не можем охватить его целиком, как метагалактику. Человеку не дано познать сущность сразу. Он познает ее постепенно через явления. Анализ и синтез, анализ и синтез. Одна сторона и другая. Одно явление и другое. Прошлое, настоящее и будущее!

Различные явления единой сущности, имя которой Время.

Бесплодно смыкается круг. Разум тонет в черных зачумленных водах без надежды, без проблеска. Возможно, время неподвижно, и лишь наше сознание движется вдоль него, обтекает, скользит.

А что, если где-то в подсознании мы уже знаем это?

Возможно, придет день, когда самые сокровенные тайны мироздания и единая систематика частиц в том числе откроются нам в процессах, протекающих в темных глубинах мозга.

Именно там в окончательной форме регистрируются процессы, протекающие в космосе и микромире. Мозг создан по тем же законам, что и вселенная, и он может постигнуть ее как угодно полно. Так приближается к единице, никогда не достигая ее, ряд 1/ 2+ 1/ 4+ 1/ 8+ 1/ 16+ … Возможно, наш мозг уже постиг — Жир, но только не знает пока об этом. Это не моя мысль, ее высказал кто-то из французских физиков. Но я тоже думал примерно так же. Только не довел мысль до конца. Разбудите свой мозг, люди! Физики будущего, углубитесь в себя! Ваш мозг — ваша лаборатория.

Аналитический путь добычи истины почти исчерпал себя.

С каждым днем мы находим все больше, но еще больше мы теряем с каждым днем. Мы движемся вперед путем выбора по лестнице альтернатив. Из многоликой сущности исследователь выдергивает аксиоматический перл и передает его дальше, как эстафету. Так из противоречивого диалектического двуединства на миг возникает некая цельность. Потом и она расслаивается на противоположности и начинает соблазнять другого исследователя выбором, оставляя за собой кладбища разрушенных противоречий. А кто будет рыться в отвалах, где лежат не замеченные предками гениальные идеи, где сами собой сформировались неведомые нам науки, где похоронены целые области навеки утраченного знания?

Как хорошо было бы спуститься к истокам! Проследить основные вехи, переоценить выбор, соединить звенья отвергнутых истин…

Потому-то и спиралеобразно наше развитие, потому-то и возвращается завтра, отвергнутое вчера, что мы всегда выбираем лишь одну из противоположностей. Мы гребем то правым веслом, то левым и никогда вместе, а лодка тычется то в один болотистый берег, то в другой, каменистый. Как удержаться строго в фарватере? Как избежать порочного выбора и получить истину сразу?

Нужно искать новых, принципиально иных путей познания. Но возможны ли они? Не есть ли наш путь единственно возможный для человека?

9 АВГУСТА. ОРДИНАТОРСКАЯ

— Коуэн уже уехал? — Главврач закрыл кран и отряхнул руки над умывальником.

— Еще вчера, — сказал Таволски, подавая ему полотенце. — На прощание он захотел осмотреть Аллана.

— Ну?

— Кажется, болезнь вступает в последнюю стадию. Появились небольшие растекающиеся кровоизлияния.

— М-да… А как ваша гипотермия?

Таволски дернул плечом и потянулся к портфелю.

— Из управления получена разнарядка двухнедельных посещений… Нужно подписать. Они сказали, что вы можете вносить любые изменения в пределах сметы.

— А! Давайте… Кто там у нас на очереди?

— Старший дозиметрист Шульц, лейтенант де Фриз, доктор Скотт, сержант Хитауэй, майор Солк, доктор Гудов, водитель Пек, старший пожарный Балагер, доктор Бартон, рядовой Трэсси!

— Хитауэя вычеркните. Достаточно с нас скандала, который он устроил в прошлый раз. Одного из докторов тоже вычеркните. Интеллигенты переносят это не так легко, как другие. В одиночку они скрывают свои чувства, но если приедут сразу к обоим… Вы понимаете? Вычеркните одного до следующего раза.

— В списке три доктора.

— Вы имеете в виду Бартона? Он, разумеется, не в счет.

Сделайте для него все, что возможно… Только, мне помнится, вы говорили, что у него никого нет?

— Да, но… Вот, посмотрите, пожалуйста, я заготовил бумагу, и если вы не возражаете…

— Давайте. — Главврач пробежал глазами документы и с отсутствующим видом уставился в потолок. — Ну что ж, — сказал он через некоторое время, — давайте попробуем. Я подпишу.

9 АВГУСТА 19** ГОДА. УТРО. ТЕМПЕРАТУРА 38,3. ПУЛЬС 96. КРОВЯНОЕ ДАВЛЕНИЕ 150/105.