В: С обозначением каждого часа?

О: Были обозначения, да только не такие, как принято у людей.

В: Сколь пространен был тот покой?

О: В ширину — футов десять — двенадцать, в длину же был вытянут футов на двадцать. Высоты такой же, как ширины.

В: Как он освещался?

О: Были на потолке две большие плиты, через них и падал свет. Неяркий, не такой, как испускало из себя око червя.

В: Плиты?

О: Как будто бы из дымчатого или, как я сказывала, млечного стекла, и что за ними было, что производило этот свет, не разглядеть.

В: Мебелей, шпалер не имелось ли?

О: Когда мы вошли, ничего этого не было. Но леди тронула пальцем один самоцвет, и дверь за нами затворилась — сама собой, как и открывалась, каким-то невидимым устроением. А серебряная лесенка сложилась, и тоже будто по своему произволению. Тогда леди тронула другой камень — а может, прежний, — и от обеих стен откинулись не то скамьи, не то другие какие сиденья. Как это сделалось, не знаю: стало думать, не обошлось без каких-то пружин и петель, как у потайных ящичков в комодах. Она же пригласила нас сесть: Его Милость и Дика по одну сторону, меня — по другую. Я опустилась на скамью, а она обтянута белой кожей, нежнейшей шагренью, и седалищу моему было мягко, как на пуховой перине. А леди отошла в дальний конец покоя и притронулась к другому самоцвету, и растворился шкап, а в нём — множество пузырьков и склянок дымчатого стекла. Совершенно как в аптекарской лавке. Верно не скажу, но в одних, похоже, были порошки, в других — жидкости. И достаёт леди одну склянку с чем-то золотистым наподобие Канарского вина и наполняет три хрустальные стопки. А стопки тонкого стекла, не гранёные, чудо какие лёгкие. Наполняет она их и как простая прислуга подносит нам. Я сперва пить остерегалась: не зелье ли какое, а потом гляжу — Его Милость пьёт и не боится, и Дик с ним. Тут леди приблизилась ко мне и вновь улыбнулась, взяла у меня стопку и пригубила, как бы говоря: «Пей, не бойся». Тогда и я стала пить. На вкус — то ли абрикос, то ли груша, только слаще и тоньше. Вот когда я жажду утолила, а то горло совсем пересохло.

В: Не имело ли это питьё спиртуозного вкуса? Не походило ли на бренди, джин?

О: Нет, на добытый из плодов сок.

В: Дальше.

О: Дальше она присела подле меня, протянула руку и коснулась синего камня в стене над моей головой. И в тот же миг света в комнате как не бывало. Сделалось темно, и просвечивало только в окошки, которые я вначале приняла за глаза. Да, забыла сказать: изнутри они виделись не так, как снаружи: стекло в них было не зелёное, а чистое-пречистое. Хоть бы где пузырёк или трещинка. Я бы прямо умерла со страху, спасибо, леди обняла меня за плечи, а другой рукой нашла в темноте мою руку и пожала ободряюще: всё силилась уверить меня, что никакого вреда мне не умышляет и не причинит. Держит меня как своё родное дитятко, словно желает унять мой страх перед этими чудесами, которые не вмещаются в моё понятие.

В: Она прижимала вас к себе?

О: Как подругу или сестру. В борделе мы, бывало, в минуты досуга или ожидания тоже так сиживали.

В: Что было дальше?

О: И тут приключилось чудо против всех прежних величайшее. Вдруг в дальнем конце покоя, где у червя голова, сотворилось окно, а за ним показался большой город, и мы летели над ним точно птица.

В: Что?

О: Истинно говорю тебе, так и было.

В: А я говорю — не было. Уж это чересчур!

О: Господом Богом клянусь, так и было. Так мне виделось.

В: Что ваш расчудесный покой, изукрашенный самоцветами, порхнул из пещеры и, как глазом моргнуть, перенёсся в большой город? Не почитаете ли вы меня за иного из своих желторотых гусёнышей? Не на такого, сударыня, напали!

О: Если и есть тут обман, то обманывает мой рассказ, но не я. Я передаю, что видела, а от какой причины мне это увиделось, я не знаю.

В: Таким баснословием книжки для сброда наполнять, а человеку с понятием такое и слушать зазорно. Ты, как погляжу, так и осталась продувной шлюхой, хоть и толкуешь про пилы да молотки, щепы да опилки.

О: Мои слова — чистая правда. Ну поверь же ты мне! Ты должен мне верить!

В: Не стало ли причиной сказочного видения то зелье, которым вас угощали?

О: Меня не сон сморил, не истома напала. Я куда яснее видела, что мы летим над городом. И много ещё чего видела — дальше расскажу. Хотя, правду сказать, не обошлось и без доброго чародейства, какое только во сне пригрезится. Через окошки поменьше было видно, что пещеру мы не покидали: как были за окошками стены, так и остались.

В: Какую величину имело то окно, за которым открылся город?

О: Высотой три фута, длиной четыре. Вытянутое в длину.

В: И вы положительно утверждаете, что машина, в коей вы помещались, пещеры не покидала?

О: Да.

В: Так и есть: либо ворожба, либо зелье. Либо то и другое вместе.

О: Пусть так, и всё равно я знаю, что меня несло по воздуху. И что было за окном, виделось не так, как оно обыкновенно видится через простое стекло. Точно кто неведомый показывал нам вид из окна таким, каким хотел представить его нашим глазам: то покажет издали, это — сблизи, то с одного бока, это — с другого. Я бы и рада глядеть по сторонам или рассмотреть те места, что остаются позади, — рада бы, да не выходит. Как ни задерживаю взгляд, а всё равно вижу лишь то, что видит окно.

В: Окна, сударыня, видеть не умеют. То был один обман чувств. Над каким же городом вы будто бы пролетали?

О: Над городом красоты несказанной. Сама не видывала и от людей не слыхала, чтобы во всём свете был хоть один такой город. Строения сплошь белые с золотом. Куда ни глянь — парки и плодоносные сады, чудные улицы и аллеи, речки и пруды. Не то чтобы город, а больше пригород, где селятся богатые горожане. И таким от всего этого веет покоем!