В: Очень мне нужно выслушивать про ваши детские годы и бабьи сказки! И про часы ожидания тоже можете пропустить. Выходил ли Его Милость из пещеры?

О: Не знаю, сэр.

В: Знаете!

О: Да нет же, сэр. Я ведь целый день прождал. Дик выходил, потом и девица, а Его Милость не показывался. Верьте слову, сэр. Как скрылся он в пещере, так с тех пор Джонс его не видел.

В: Тогда рассказывайте про слугу и девицу. Когда они вышли?

О: Только вечером, сэр, примерно за час до заката. И всё это время я провёл в ожидании. Солнце палит, а у меня ни капли воды и по части провианта прямо беда. Завтрак у меня был не Бог весть какой, чёрствый ломоть хлеба с сыром. Остаточки кое-какие в перемётной сумке у седла остались — с собой захватить не догадался. И уж так бедного валлийца на еду позывает — хоть волком вой. Ей-богу, правую руку бы отдал за какой-нибудь пучок полыни или яснотки.

В: Полно тебе расписывать свои мучения. Тебе нынче не от голода спасаться, а от виселицы. Рассказывай про их появление.

О: Всенепременно расскажу, сэр. Но прежде — ещё про одну странность. Я её не вдруг обнаружил. Из утёса над пещерой — там, где в ороны сидели, — прямо из травы поднимался тонкий дымок. Вот как из печи, в какой обжигают известь. Трубы я никакой не заметил. Стало думать, в пещере горел огонь, а дым выбивался через трещину или отверстие.

В: Пламени не видали?

О: Не видал, сэр. И дымок-то шёл с перерывами: то идёт, то прекратится, то вновь пойдёт. А иногда мне случалось учуять его запах. Конечно, издалека хорошо не принюхаешься, но я разобрал, что тянет смрадом. Очень мне этот дух не понравился.

В: Стало быть, горели не дрова?

О: Дрова-то дрова, сэр, но кроме них ещё какая-то мерзость. Чад, как в дубильне, — от всяких диковинных солей или масел. Мало того, сэр, по временам в пещере раздавался гул, какой производит рой пчёл. То словно бы делался ближе, то как будто удалялся. Вокруг же меня — ни единой пчёлки, разве что шмель пролетит. Какие пчёлы, если цветов почти не видать — так, крохотки малые.

В: Гул, говорите, доносился из пещеры?

О: Да. Самое громкое — как жужжание. Но жужжание внятное.

В: К чему же вы всё это приписали?

О: Ни к чему, сэр. Я, изволите видеть, был околдован. Пожелай я уйти, всё равно бы не смог.

В: А говорите — «ни к чему».

О: Я же рассказываю по порядку, сэр. Я это вывел из беседы с Луизой, а говорили мы с ней после, — выходит, и речь о том впереди.

В: Хорошо. Прежде всего, готовы ли вы подтвердить, что во весь тот день не покидали своего укрытия?

О: Раза два отлучался, сэр. Всякий раз не дольше чем на пять минут: уходил поискать поблизости воды, а заодно и ноги размять. Тяжко ведь лежать без движения на жёсткой земле. Ей-богу, только два раза. А когда возвращался, внизу всё было как прежде.

В: Вы ведь говорили, что ночь накануне почти не спали? Не случилось ли вам заснуть на вашем дозорном месте?

О: Помилуйте, сэр, я небось не на перине нежился.

В: Ничего от меня не скрывайте, Джонс. Что за беда, если вы в уважение человеческой природы и обстоятельств позволили сну себя сморить. Ну?

О: Раз-другой нападала будкая дремота, как бывало в седле. Но чтобы уснуть по-настоящему — видит Бог, нет.

В: Вы ведь понимаете, для чего я делаю такой вопрос. Станете ли вы отрицать, что могли и просмотреть, как кто-то вышел из пещеры?

О: Быть того не может, сэр.

В: Очень даже может. Вы сами показали, что дважды отлучались. А про дремоту забыли?

О: Да я и вздремнул-то вполсна, сэр. Притом вы же ещё не знаете, что рассказала Луиза.

В: Так рассказывайте.

О: Так вот, сэр. Время, стало быть, шло, тени росли и уже протягивались по траве пастбища. Но самая мрачная тень пала на мою душу. Боюсь, не стряслось ли какого лиха: больно долго они не показываются. А мне здесь оставаться дальше не с руки: невелика радость торчать в такой глуши, когда стемнеет. Я было подумывал воротиться к месту нашего ночлега и донести обо всём правосудию, но смекнул, что в этом случае благородный родитель Его Милости сраму не оберётся. Нет, думаю, надо рассказать ему самому, а уж он пусть решает, как поступить.