А собака Шарик не выдержала и зарычала-заплакала…

И Волька проснулся. Кто-то теребил его за локоть. Это была Инна.

Поезд стоял. За окном было светло от фонарей, слышались громкие голоса, стук молотков по вагону. И не было никакой рычащей собаки. Это неистово храпела Анастасия Ивановна.

— Стоянка полчаса. Пойдем выйдем, — прошептала Инна, — а то я сама боюсь.

Как мог Волька отказаться после такого вежливого приглашения?

— Только не разбуди тетю, — прошептала Инна, — я тебя умоляю.

«Как же, — подумал Волька, — разбудишь ее из револьвера!»

«Как же, — подумал Волька, — разбудишь ее из револьвера!»

Станционные круглые, словно блюдечко, часы показывали полвторого ночи. Около вагона, облокотившись о поручни, стояла проводница.

— Ну дыхайтэ, дыхайтэ… Тилькы далэко нэ видходьтэ, — зевнула она и потеряла к Вольке с Инной всяческий интерес.

И те стали дышать. Именно летней ночью или ближе к утру и нужно дышать. Именно после жаркого июльского дня. Жаль, что не все это знают. Как раз в это время самый сочный, самый вкусный воздух. Его бы продавать в аптеках. За большие деньги. Туда сразу бы выстроились очереди.

Проехал по перрону тракторик-лилипутик, с надрывом волоча за собой длинную вереницу тележек, словно нанизанных на кукан карасей. Прошел сутулый человек с чемоданом в руках с застывшей зевотой на сером от усталости лице. Всё. Всё отдыхало. Поезд — от дороги. Асфальт — от жары. Вокзал — от людей. Люди тоже отдыхали. Неизвестно, от чего. От жизни?

Волька вздохнул. Еще раз вздохнул, поглубже. Как перед прыжком с обрыва в реку.

— Инна, — Волька запнулся, сжимаясь внутри от тягостного ощущения собственной беспомощности.

Инна вскинула на него глаза, как будто только и ждала, что Волька начнет говорить.

— Ночью… ничего, правда? — спросил Волька.

— Чудесно, — ответила тихо Инна.

Звенела тишина в траве, словно последняя, самая тонкая струна в оркестре. В открытую настежь вокзальную дверь были видны спящие усталые люди.

— А что это, — опять начал Волька, — у твоей тетки голова…

— Сегодня магнитные бури, — объяснила Инна.

— А-а… — Волька погладил носком ботинка трещину на асфальте. Трещина была широкая, выпуклая. Это ее, наверное, корни деревьев изнутри распирали.

— Инна… Только ты не будешь смеяться? Я хотел тебе сказать…

— Не надо, Владислав, — Инна поглядела на звезды, зачем то на свой локоть и потом пристально сквозь Вольку, как будто у того за спиной кто-то стоял.

— П-почему не надо? — поперхнулся Волька.

— Все вы лжете, — обречено заметила Инна и прихлопнула у себя на локте комара.

— Не все… — попробовал оправдаться Волька.

— Боже, — Инна заложив за спину руки, пошла вдоль перрона. Волька вздохнул и пошел следом.

— Как мало вам надо… — убедившись, что Волька плетется сзади, продолжила Инна. — Достаточно неверно понятого жеста или взгляда…

— Да. Достаточно, — уныло согласился Волька, а сам подумал: «Ничего себе жест — едва башка не разлетелась пополам. И это еще неправильный жест, а что ж тогда правильный? Чтоб совсем без башки остаться?»

— Нет-нет! Молчите, Владислав. Не нужно слов. — Инна повернулась на каблуках и пошла обратно. Волька послушно брел за ней. Он глядел Инне на пятки и думал о нахальстве. Как много, оказывается, оно значит в судьбе настоящего мужчины, если имеешь дело с девчонками…

— Инна, я давно… я хотел… спросить… сказать… — залепетал снова Волька.

— Отнюдь, — прошептала Инна.

— Только не смейтесь, пожалуйста, — попросил Волька поникшим голосом, потому что в душе подозревал, что Инна обязательно будет смеяться, даже хохотать будет.

— Вы находите… — не то утвердительно, не то вопросительно сказала Инна.

Нет, на таком русском языке Волька ничего не понимал! Это был какой-то другой русский язык. Шифрованный какой-то. Шпионский, что ли?

— Инна, я давно хотел…

— Погодите, Владислав, — прошептала торжественно Инна и заговорщицки огляделась.

Волька насторожился и тоже поглядел по сторонам. Вокзальная площадь была пустынна. Часы-блюдце показывали без пятнадцати два… Станционные фонари, запрятанные в разросшихся кронах деревьев, светили сквозь листву, отчего землю в глубине станционного садика, и низенький белый забор, и стены станционных построек покрывала тонкая голубая сеть.

— Ну? — убедившись в отсутствии лишних ушей, требовательно произнесла Инна. — Давайте. Что вы там хотели сказать про глаза? Я же видела, как вы смотрели. Даже не отпирайтесь. И брови совершенно ординарные. И лицо. Только не врите!