– Ну, а не ровен час, Ульяна, – сказала она потом, – как из наших кто увидит, как он с нами пойдет…

– Ну, чево ж ты робеешь? Ведь на тебя никто не подумает… Что ж нам с дороги гнать его? Человек волен идти – ну, и пристал, знамо дело, поговорить… Поди вон прогони его с дороги… не прогонишь ведь!

Параша успокоилась.

Несколько часов спустя наймист благополучно проводил их до деревни, но, к большому удивлению Ульяны, всю дорогу говорил с Парашей.

Они шли по большой дороге, за крестьянскими огородами, которые вплоть подступали к редкой в этом месте березовой аллейке. Вскоре солдатка, несколько огорченная, своротила в свой огород и скрылась на тропинке, протоптанной в густой и высокой конопле. Еще несколько шагов – и Параша увидала, как она отворила заднюю калитку на дворе своего свекра. Калитка затворилась со скрипом. Параша и наймист остались вдвоем. Отец Параши жил на самом западном конце деревни, так что им осталось пройти вместе пространство, равное дворам десяти.

Наймист подошел поближе к ней и опустил руку ей на плечо.

– Скажи ж ты мне: как тебя звать по имени?

– Прасковья…

– Эх, Параша, Параша! Уж какая ты пригожая да красивая!..

Параша улыбнулась. – Ты еще гожее меня!

– Да что ты это?.. ты лицом уж больно хороша, Параша… Ведь вот впервые ноньче увидал тебя, а так словно приворожила к себе… Ей-Богу, ну! Давича, на торгу, вершинские мужики зовут в деньги играть, так куда-те! и охота вся отошла… так словно неволя какая к тебе все и волокет! Ну, дай-ка я те поцалую Параша..

Параша отклонилась.

– Что ты это? – сказала она. – Что ты это? Бог с тобой… Ведь тут все наши ходят… Вон видишь – старухи идут… Пусти… надо домой! Ступай…

– Какие старухи? Старухи еще вон где! Они со старости-то и глазами не видят… Ах ты мое солнушко! не пущу я тебя! Посидим тут, у сарайчика… За конопельками не видать… Ей-Богу, вишь как тут тоже! Ничего, как есть, ничего не видать…

Параша старалась вырваться. Старухи приближались.

– Пусти ж ты! какой! пусти, голубчик.

– Ну, любо, – пущу… Смотри же, завтра выходи сюда супротив ночи, к зоре, что ль…

– Выйду – вот руки мои отсохни… выйду! Пусти…

Наймист пустил ее.

Параша сдержала слово, и он на следующий вечер нашел ее у сарая, за коноплями.

Параша полола, присевши на землю. Он опустился тоже на траву, для безопасности. Им было очень удобно тут: с большой дороги ничего не было видно за стеной конопли и за хмелем, который сетью забегал с ближней ветлы на сарай и стлался по соломенной крыше. Калитку на двор отца Параша притворила плотно, и старые скрипучие петли непременно бы известили их о приближающейся опасности.

Долго говорили они; о чем и как – я не берусь описывать – только под конец Параша перестала полоть и задумалась. Он, как водится, наобещал ей кучу всякого добра в будущем.

– Ты посмотри-ка, – сказал он ей, – какой я плечистый да рослый… меня, хоть об заклад сейчас, в гвардию! У меня в гвардии дядя унтером есть… Так тетка-то словно барыня ходит! Вот что! Я тебя тогда возьму за себя, так и ты так будешь ходить…

Словом, Параша склонялась все больше и больше и наконец, скрепя сердце, объявила ему, что завтра она с отцом будет убирать сено на пчельнике и останется там ночевать.

Наймист удовлетворился этим косвенным приглашением и кстати, потому что, тотчас после его ухода, мать заскрипела калиткой и вошла в огород.

Вот почему Параше было так жутко ехать на пчельник…

Солнце уж начинало заходить за деревья; тени толстых лип бесконечно длинными полосами легли на полянку, еще недавно покрытую высокой травой и мелкими луговыми цветами, а теперь так гладко подстриженную косою старика. Промежутки листьев, кустов и сучьев, озаренные прощальным светом, блистали еще ярче полдневного.

На лужайке высились две аккуратно насыпанные копенки. Параша докончила одну из них, когда отец сказал ей:

– Поди-ка у осинника сгреби маненечко! Я подкосил там давича… А я поотдохну пока.

Параша пошла к молодому осиннику, который был недалеко от пчельника, отыскала скрытый в самой чаще небольшой лужок и начала сгребать траву.

Скоро и на этом месте поднялась копна. Параша устала после знойного дня и прилегла на свежее сено. Незаметно заснула она под шопот осинника и под вечернее чириканье птиц, сбиравшихся на ночлег.

Настала ночь; и какая благоуханная, тихая, месячная ночь! На деревне один за другим гасли огни; уж и песня, долго тянувшаяся в поле так уныло – замолкла…

Освеженные росой поля ржи стояли недвижно, точно отдыхая от дневных набегов ветра.

В лесу была страшная тишина.

Окрыленный надеждой наймист скорыми шагами шел по большой дороге; уж видна была роща, где назначила ему свиданье черноглазая девушка.

Вот он своротил с большака на тропинку; перед ним чернел небольшой лесок, за леском глубокая лощина, за лощиной гора, на горе роща.