Невеста одета лучше других: на ней белое кисейное платье с голубыми мушками, на голове повязан синий платочек, с золотыми блестками вокруг; на шее тяжелая серебряная турецкая цепь, и к поясу приколоты большие выпуклые часы (подарок жениха). Она в танцах не принимает участия и сидит внизу, в другой комнате. Вечером же у молодого в доме она, если захочет, будет танцовать.

Наконец приходит священник. В Турции чаще венчают дома, чем в церкви: привычка, оставшаяся от прежней боязни вести открыто в церковь невесту, которую на дороге мог безнаказанно похитить первый встречный турок, или если не похитить, то, по крайней мере, оскорбить или осрамить какою-нибудь выходкой. Это время страха прошло, а привычка венчать дома осталась.

Внизу, на небольшом дворе, обнесенном каменною оградой, поставили стол, покрыли его, убрали цветами, приготовили Евангелие и свечи; металлических венцов, как у нас, здесь в церкви нет, а надеваются простые венки, которые делаются дома; прежде венки эти делали из одних виноградных лоз, а теперь их украшают лентами, золотыми бумажками и т. п.

Вывели невесту; родными и близкими полон двор; дети и молодые люди посели и постали на ограде с ружьями и пистолетами наготове. Раздалась простая, полудикая, звонкая музыка, и между маслинами, по тропе от деревни, показался жених в толпе других молодцов, которые вели его за руки.

Поставили красивую, нарядную чету перед столом, надели на них венки, и наш добрый отец Хрисанф обвенчал их. Во все время венчания дети и молодежь палили холостыми зарядами из ружей и пистолетов, несмотря на то, что эта забава строго запрещена начальством.

Мы остались на плоской крыше, вместе с некоторыми гостями, и смотрели вниз; иные из гостей осыпали сверху толпу родных, жениха, невесту и священника конфетами. Это мне, признаюсь, не совсем понравилось, и сам священник раза два с неудовольствием взглянул наверх. Вокруг налоя новобрачных, как у нас, не водили.

По окончании венчания все поздравляли молодых, целовали их, целовали венки на их головах и дарили невесту. Около нее стояла подруга и собирала подарки: платочки, большие платки, материи на платья, серебряные талеры, золотые монеты. Мы тоже сошли вниз, поцеловали молодых и дали все по золотому в 10 франков.

Надо видеть прелесть этого и полуденного, и вместе полурусского праздника, в ясный и теплый зимний день; надо видеть это синее море с белою пеной, эти сады перед опрятными домами, людей цветущих, бодрых и красивых; надо знать, что эти люди нам братья по истории, что священник, который венчает молодца и красотку, не итальянец, а наш православный священник, что он молился в церкви за Россию во время Крымской войны и был за это заперт в тюрьму; надо слышать эти выстрелы, чтобы понять, как редки в мiре такие картины, которые пришлось нам в этот день видеть, и такие чувства, какие послал нам Бог в этот день испытать.

Эта свадьба обошлась, как-то по счастию, без заптие (турецкого жандарма). Обыкновенно один или несколько заптие присутствуют на всех деревенских и монастырских праздниках, для предупреждения беспорядков и для запрещения стрельбы. Случалось, что из многих тысяч ружей и пистолетов, разряженных на воздухе в разные минуты веселья в течение года, одно ружье или два пистолета бывали заряжены пулями, и кто-нибудь был ранен или убит.

Около меня сидел приятель мой Б., молодой грек с Ионических островов. Мы оба внимательно смотрели с террасы вниз на молодецкое веселье. Выстрелы гремели, и если кто мог подвергнуться случайной опасности, то, конечно, более всех мы, ибо мы были наверху, а все выстрелы были направлены снизу вверх, в двух шагах от дома. Нам было весело, и Б. наконец спросил:

— Как вам нравится этот род европейского деспотизма турецкой полиции: посягать на свободу многих, для того чтоб устранить случайную опасность от немногих, которые сами идут на нее с охотой?

— А если бы вас убили? — спросил я.

— Пускай хоть сейчас. Значит мой час пробил.

— Помилуйте, — возразил я, — что же это за фатализм! Разве вы турок?

— А разве статистика не фатализм? — опять спросил Б.

— Пусть так, но изменение ее цифр в течение годов доказывает, что люди могут успехами разума ограничивать царство случайностей; общество, изменяясь само, может направлять и статистику...

— Куда? к скуке! — с ожесточением воскликнул Б. — О, Боже! когда же мы поймем это!..

— Ив Англии полиция пробовала запрещать кулачные бои, — заметил я.

Б. вспыхнул.

— Да! Да что взяли! — сказал он. — Англичане молодцы: они этих отеческих забот не понимают!

— Да вы, быть может, и напрасно, — сказал я ему в утешение, — обвиняете турок в неуместном прогрессе, быть может, турецкое начальство боится шумных сборищ из-за политических причин и не любит, когда ваши греки привыкают веселиться с оружием в руках.

— Когда бы так! — отвечал Б., вздыхая. — Когда бы так! Мы просидели за полночь у молодого в доме, куда, вслед за невестой, пришли по захождении солнца; при нас нисколько не стеснялись и плясали до упада. Комната, и здесь довольно просторная, была опять полна народу, и, замечу мимоходом, критские простолюдины так опрятны и здоровы, что воздух в этой комнате был все время чист. Молодцы в синих шароварах, разноцветных куртках и фесках, все до одного были в белых европейских рубашках (хорошая сторона прогресса): они по очереди подходили к столу и пили вино, но ни один не был ни бесстыден, ни груб. Когда входила новая гостья, хотя бы она была последняя из села или чья-нибудь служанка, молодые люди спешили уступать ей свои места и, несмотря на утомление от пляски, стояли на ногах или садились кое-как на окна и друг другу на колена.