Вырвавшись на шоссе, Георгий прибавил скорости, и ветер запел в распахнутом люке. Приглушенный до сей поры звук мотора стал громче, шелест шин превратился в непрерывный гул. Разговаривать стало невозможно. Георгий потянулся было к кнопке, но Мария коснулась его руки, чтобы не позволить закрыть люк. В тот миг, когда ее пальцы прикоснулись к руке Георгия, между ними словно проскочила электрическая искра! Марию ощутимо тряхнуло. Она растерянно посмотрела на Георгия, на их руки, сомкнувшиеся в нелепом, странном рукопожатии, снова на Георгия. Он держал руль левой рукой. Губы плотно сжаты. Глаза, сузившиеся, прищуренные, уставились в какую-то далекую точку на пустынном шоссе. Лицо закаменело. С ним что-то произошло! Мария попыталась высвободить пальцы из руки Георгия, он некоторое время не отпускал, затем рука его разжалась и вернулась на рулевое колесо. До развязки они ехали молча, каждый в себе снова и снова переживал внезапный порыв. Только свернув, Георгий медленно произнес:

– Прости, я не хотел тебя напугать!

– Все в порядке! – чужим, странно хрипловатым голосом ответила Мария, не поворачиваясь в сторону Георгия. – Ты всегда ездишь так быстро?

– Я как тот горячий финский парень, которому лень снимать ногу с педали газа.

Затормозив так, что гравий веером сыпанул из-под колес, Георгий остановил машину. Из небольшого домика, стоящего позади череды дымящих мангалов, выглянул среднего роста, темноволосый, с сильной проседью и просто фантастически огромным носом мужчина.

– Здравствуй, Араик-джан! – приветствовал его Георгий.

– Вах! Гоша-джан! Здравствуй, дорогой! Покушать приехал? Заходи, дорогой! Вах! Какая женщина! Просто красавица! – с сильным армянским акцентом рассыпался в любезностях хозяин.

Проводив к столику под раскидистой сосной, Араик усадил прибывших как самых дорогих гостей, тут же принес холодный сок в графине, огромное блюдо со свежей зеленью, тарелку с настоящим армянским лавашом.

– Только мясо придется подождать! Сам понимаешь! – извинился Араик.

– Ничего, Араик-джан, мы не спешим. Сыр у тебя есть? Неси.

– О чем речь, дорогой! Сейчас жена нарежет! Только вчера получил! Настоящий армянский, овечий! Пальчики оближешь!

Едва он ушел, Мария с удивлением посмотрела на Георгия. Тот только весело, по-мальчишески пожал плечами. Мол, он не виноват, что его все знают.

Шашлык почему-то оказался с ребрышками и к тому же сдобренный таким количеством тонко нарезанного маринованного лука, что она поначалу опешила. Только попробовав, поняла, в чем дело! Удивительное сочетание необыкновенного сладковатого лука, нежного мяса и ароматного, непривычно розового сыра произвело просто волшебный эффект. Она не могла остановиться.

– Заказать тебе бокал вина? – спросил Георгий, но Мария только что-то невнятно промычала.

– Понял! – рассмеялся Георгий и, подложив в ее тарелку солидный кусок баранины, скрылся за дверью домика.

В тот вечер Марии действительно было удивительно легко и приятно. Вино слегка вскружило голову, восхитительное мясо, приготовленное на углях, просто поразило, а внимание и забота Георгия превзошли все мыслимые и немыслимые ожидания. С того дня она всегда теперь садилась рядом с ним, чтобы чувствовать себя не случайной пассажиркой красивой машины, а если и не хозяйкой, то женщиной, осознающей свое право!

Маша понимала его. Всегда такая нежная, мягкая, улыбающаяся. Виталий помнил, как она укладывала его спать, целовала теплыми ласковыми губами, пахнущими почему-то молоком и медом. Этот запах, такой успокаивающий и откровенно дразнящий, остался в памяти на всю жизнь. Она всегда понимала его. Сидела ночами напролет рядом, когда он болел, а в детстве болезни преследовали Виталия непрерывно. Подносила к иссушенным высокой температурой губам чашку с травяным отваром, поправляла сбившуюся подушку. Мать не часто появлялась в спальне сына. Хватало иных забот. Как-никак жена хозяина единственного крупного предприятия в городе. Приемы, банкеты по любому случаю, массажистки, парикмахерши. Естественно, на единственного сына времени совершенно не оставалось. Нельзя сказать, что Виталий был чересчур болезненным, частенько он попросту хотел болеть, чтобы о нем, маленьком и беззащитном, кто-то заботился. Только растила его отнюдь не мать, а мягкая и добрая Маша. Мать требовала, чтобы он обращался к ней по имени-отчеству, но Виталий упрямо называл ее просто по имени. Было в нем что-то чарующее, нежное. Как и сама девушка. Даже подростком он любил прижаться к ее пышной налитой груди, и тогда странное волнение охватывало его. Что-то неясное, но такое жгуче-прекрасное вдруг накатывало, заставляло, дрожа от желания, касаться напряженного соска под легкой тканью ночной рубашки. Маша, задорно смеясь, отводила руку мальчика. И понимающе улыбалась. Нет, она так и не согласилась лечь с ним в постель. Но когда она принимала ванну, Виталий тайком подсматривал за ней и, закусив губу, до боли сжимал напряженную плоть. Неосознанно, но оттого не менее страстно, он желал близости с этой девушкой. Ах, если бы она тогда уступила ему! Но нет! Отец перешел дорогу! Виталий узнал об этом случайно, тогда Машу прогнала мать. Виталию уже исполнилось тринадцать, и о многом он уже догадывался. По крайней мере, что могут делать мужчина и женщина в постели, представлял себе пусть не детально, но достаточно реалистично. Благо у отца в кабинете хранилось много видеокассет с фильмами откровенного содержания.

Какими только словами не ругала мать Машу, когда выпроваживала ее за порог! Проститутка и дешевая подстилка были самыми мягкими. Оказавшись невольным свидетелем, Виталий очень много тогда почерпнул из криков Александры Викторовны. В частности, понял, что увиденное в кино возможно в жизни. Когда Машу выгнали, в жизни Виталия наступила пустота! Ни к одной из последующих женщин, работающих в доме, он уже не испытывал подобных чувств. Да и были они отнюдь не нянями маленького нежного мальчика, а кухарками, домработницами, горничными, как только их всех не величали. Для него все они стали просто тетками, бабами, иногда послушными телками, но только не женщинами, рядом с которыми ему становилось тепло и уютно.

Виталий страдал. Ночи, наполненные воспоминаниями, превратились в сплошной кошмар. Даже впервые познавая женщину, он представлял рядом с собой Машу. Встреча с молодой учительницей с точно такими же милыми серыми глазами и необычайным бархатистым голосом всколыхнула в нем то самое чувство, с которым он прожил больше восьми лет. Теперь Виталий уже не мог позволить себе отступить. Даже то, что няня была любовницей отца, ни в коей мере не стало для него препятствием и не сделало ее менее желанной. Но Марию Федоровну он решил не уступать никому. Она должна принадлежать только ему. Позже, когда Мария Федоровна уже стала его репетитором, Виталий с волнением находил в ней все больше и больше черт, напоминающих о Маше, – та же доброта и внимание, те же выражения и интонации, – и чувство все сильнее овладевало им. Когда в новогоднюю ночь он увидел, что его любимую женщину уводит куда-то противный лысый физик, первым желанием было убить обоих. Чудом сдержался и не натворил глупостей. В какой-то палатке купил бутылку водки. Стоя под плохо зашторенными окнами, он видел происходящее в комнате учительницы, и желание обладать ею разгоралось все сильнее. Чтобы не замерзнуть, Виталий сбегал к ближайшей торговой точке и купил еще бутылку. Он глотал холодную, но от того не ставшую более приятной водку, грыз застывший сникерс и, кусая губы, наблюдал. Дождавшись, когда старый козел отвалит, удостоверился, что тот поковылял в сторону своего провонявшего свиньями и козами дома, вернулся и постучал в дверь.