– День добрый, господа, – в холл энергично вошел мужчина лет сорока пяти, поджарый, загорелый, с обильной сединой на висках. – Позвольте представиться: Петр Забелин, хозяин этого дома. Джулиан, друг мой…

– Я – Эдит, – не дожидаясь представления, Олив подошла к нему и протянула руку. – Мой муж, Эдвард Черри.

– С лейтенантом Черри мы служили на одном корабле, – сказал мистер Джерард. – И вот судьба вновь свела нас…

– Как я понимаю, вы с того пакетбота, который стоит в гавани? – хозяин дома наклонил голову и всмотрелся в лицо Олив. – А вы, леди, та героиня, которая спасла нескольких моих соотечественников?

– Все еще заметно? – Олив огорченно дотронулась до лица. – Давайте не будем об этом.

– Желание леди – закон. Но вы, наверное, хотите отдохнуть с дороги? Обед подадут через полчаса, а пока Тамара покажет вам гостевые комнаты…

Ко Льву Денисовичу Глеб не пошел: сказался больным. Потом, когда прошло достаточно времени, чтобы все знакомые наверняка куда-нибудь делись, он встал с дивана, спустился в ресторан, пообедал – после баночных супов и баночной же свинины с бобами он не мог наесться нормальной пищей – и вышел на проспект…

И, подчиняясь непредугаданному повороту пружины где-то внутри – крикнул извозчика и назвал ему адрес профессора Иконникова Константина Михайловича. Адрес Альдо…

Господи, почему так не хочется к нему ехать?!

Все полчаса, что заняла дорога, Глеб пытался понять это.

Горничная Фаина узнала его, ахнула, провела в кабинет, убежала… Через минуту торопливо, нервно – вошел профессор.

– Глеб… – выдохнул он. – О Боже!..

– Здравствуйте, Константин Михайлович, – сказал Глеб. Он очень хотел сказать это ровно и спокойно, и – получилось.

Странно – профессор почти не изменился с тех пор, когда Глеб видел его в последний раз. Маленький, щуплый, курносый, с отвисшими брылами: соседский мопс Альдо.

– Глебушка, да садись ты, садись, вот сюда или сюда, куда желаешь… Фая, неси чай! И вина неси! Ты же вино пьешь, наверное?

– Полно, Константин Михайлович, не суетитесь так, право, – Глеб уселся за стол. – Ничего же особенного – вот, оказался проездом, решил навестить…

Профессор внезапно замолчал, опустив голову, потом сказал с кривоватой усмешкой:

– Лукавишь, мальчик мой. Хочешь обмануть старика. А старика обмануть трудно, ой как трудно… Рассказывай. Отец послал?

Настала очередь помолчать Глебу.

– Да, – сказал он наконец. – В определенном смысле – да.

– И… что же?

– Константин Михайлович, – посмотрел на него Глеб. – Вы что, не знаете? Его же убили зимой.

– Убили? – переспросил Альдо. – Это точно?

– К сожалению, точно.

– Ты… видел его мертвым?

– Да.

– Значит, все-таки… Ах, Борис, Борис…

Горничная вкатила столик на колесиках, и началась суета: самоварчик, чайники под шерстяными петухами, варенье ежевичное, варенье яблочное, сахар кусковой с малиновым вкусом, мед… Странно: от этого обмена фразами, значащими не так много, Глеб чувствовал себя едва ли не хуже, чем тогда, на цепи, после «беседы» с бредунами. Что-то невысказанное и неосознанное – давило страшно…

– Итак, ты сказал, что он велел тебе найти меня, – полувопросительно сказал Альдо, когда горничная вышла. – Это было… до того, как?..

– После. Я получил от него записку. Зашифрованную. Через третьи руки. Там было: найди Иконникова.

– И все?

– Все.

– Зачем, почему – ничего этого не было?

– Нет.

– Значит, грязную работу он предоставил нам… Давай-ка попьем этого чайку, сынок, а потом уже поговорим. Потому что тяжелый это разговор будет… Бери вот варенье – в ваших краях такого не бывает.

– Мои края теперь здесь, – сказал Глеб.

– Да? – со странной интонацией сказал Альдо. – Посмотрим…

И они медленно допили чай, поели варенья – действительно превосходного – и перешли на диван. Профессор долго не мог зажечь свою трубку. Глеб потягивал сладковатое винцо и о чем-то напряженно думал, но о чем – понять не мог и сам.

Потом профессор заговорил. Поначалу он путался и сбивался – но даже это не мешало Глебу понимать все то, что состояло пока еще из разрозненных полуслучайных слов, потому что эти разрозненные слова сдирали какую-то темную плотную плеву с сознания и сияющие, чеканные, острые истины возникали как бы ниоткуда, сразу же, изначально – полные смысла. Глеб задыхался от восторга и ужаса. И вдруг, скачком – пришло спокойствие. Теперь можно было слушать рассказ профессора, уже как бы и не стараясь получить нечто новое из потока слов – он знал заранее, что сейчас будет произнесено, и лишь чужая интерпретация событий слегка интересовала его…