Старые казаки, конечно, были на стороне Метелицы. Маленький, темнокожий, высохший, как вобла, дед Шевчик, подёргивая длинные белые усы, скакал сбоку на коротких ножках, подсказывал другу:

— Слева руби, Корней, слева! Не поддавайся молокососу, будь он неладен!

Все понимали, что это шутка, что единоборство закончится мирно возле бочонка с горилкой, но, как и всякая игра, поединок распалил страсти, и зрители горячились не меньше самих бойцов.

Наконец, прижатый к стене, Метелица бросил саблю в ножны.

— Ставь, чёртов сын, кварту горилки за науку! И не очень-то нос задирай, что уступил тебе Метелица! — сказал он и строго добавил: — А левых ударов — берегись!.. Дед Шевчик правильно подметил…

Звенигора бросил корчмарю Омельке в кружку для денег серебряный талер. Крикнул:

— Угощайтесь, братья!

Но не успели казаки наполнить ковши, как в воротах появились слепой с поводырём. Из котомки у него выглядывал жёлтый гриф кобзы с тёмными дубовыми колышками. Старик, видно, очень устал, он еле плёлся.

— Сюда, сюда, деду! — закричал Секач, любитель танцев. — Выпьешь чарку да ударишь нам гопака!

Поводырь подвёл слепого к толпе. Остановились.

— Мы уже в Сечи, Яцьку? — спросил старый.

— Ясное дело. Слышите — казаки вокруг.

Кобзарь скинул шапку и, чутким ухом уловив дыхание многих людей, уставил в их сторону пустые глазницы. Потом низко поклонился. А когда поднял голову, то все увидели, что по щекам старика текут слезы.

— Неужто я в Сечи, братики? Не верится!

— В Сечи, дед! В Сечи! — зашумели казаки. — Чего ж тебе не верится?

— Долго рассказывать, други… Вот уже двадцать шестой год, как схватили меня крымчаки и в неволю продали. Под самый Цареград… Двадцать пять годков не пил я воды из нашего Днепра… Только рвался к нему!.. За это и очей лишился!.. А теперь, лишь перед смертью, снова в Сечи! Дома!.. Спасибо судьбе, что — хотя и на старости — обратила ко мне лик свой!..

— Ба, ба, ба! — вдруг произнёс Метелица. — Случаем, брате, ты не Данило Сом будешь?

У кобзаря по лицу промелькнула какая-то неясная тень, словно он старался вспомнить, где слышал этот голос. Морщинистые руки дрожали, мяли шапку.

Над площадью нависла тишина.

— Разрази меня гром, не узнаёт, старый хрен! — Метелица ударил кобзаря по плечу. — Метелицу не узнает! Где такое видано? Должно быть, братец, здорово тебе насолили проклятые нехристи!

— Метелица! — Кобзарь широко раскинул руки. — Корней! Побратим дорогой! Какая радость, что первого тебя встретил!

Они крепко обнялись.

А вокруг уже теснились другие старые казаки. Сома передавали из объятий в объятия. Оказалось, что ещё многие помнят его.

— Ну, как ты?..

— Откуда? Рассказывай же, Данило!

— Да ты, никак, с того света?!

— Погодите, братья, — произнёс Сом. — Все обскажу. Только потом. А сейчас ведите меня к кошевому… У меня к нему дело важное.

— Иди, иди, Данило, да возвращайся поскорее, пока в бочке кое-что есть, а то без тебя осушим! — забасил Метелица и велел Товкачу. — Проводи старого прямо до Серка!

Товкач взял кобзаря за руку, повёл через площадь к большому дому с высокими окнами с разноцветными стеклами и широким крашеным крыльцом.

Теперь казаки обратили внимание на поводыря слепого кобзаря.

Яцько стоял в сторонке, не очень вслушиваясь в разговор. Он с восхищением рассматривал Сечь.

Так вот, оказывается, какие они, запорожцы. Даже удивительно, до чего они похожи на крестьян его родной Смеречовки, откуда он сбежал в конце лета. Такие же огрубевшие от работы руки и обветренные, дождями и солнцем выдубленные лица. У большинства поношенные, латаные свитки, кожухи, стоптанные сапоги и полотняные штаны. Лишь немногие из казаков красовались в дорогих панских кунтушах [2] или новых кожухах по фигуре…

Но в то же время они и отличаются от смеречовских крестьян. У запорожцев смелый, гордый взгляд, которого Яцько никогда не видел у односельчан. У каждого сабля на боку, пистолет, а то и два за поясом. А на головах овечьи, лисьи или заячьи шапки с малиновыми, свисающими шлычками… Нет, они совсем не такие, как на родной его Гуцульщине!

Потом его взгляд пробежал по длинным приземистым хатам-куреням, почти вплотную прижавшимся к крепостным стенам. Камышовые крыши припорошены мелким снежком. Под ними темнеют узкие, словно бойницы, оконца. Дома войсковой канцелярии и старшин выше, красивее, крытые гонтом [3] . На другой стороне площади радует взор крашеными стенами и золочёными куполами сечевая церковь.