Шрифт:
Все лето и осень Сомс продолжал ходить в контору, возиться с картинами и приглашать знакомых к обеду.
Он по-прежнему жил в городе: Ирэн отказалась переехать. Дом в Робин-Хилле – совершенно готовый – стоял пустой, без хозяев.
Сомс возбудил против “пирата” иск, требуя выплаты трехсот пятидесяти фунтов.
Защиту Босини взяла на себя адвокатская фирма “Фрик и Эйбл”. Признав основательность фактов, изложенных в иске, они составили протест, который, в очищенном от юридической терминологии виде, сводился к следующему: говорить о “полной свободе действий в пределах, указанных в переписке”, – полнейшая нелепость.
Совершенно случайно – такие факты редки, но вполне вероятны в узком кругу юристов – сведения о курсе, взятом защитой, дошли до ушей Сомса: его компаньону Бастарду пришлось однажды сидеть за обедом у эксперта по определению судебных издержек Уолмисли рядом с молодым Ченкери из гражданского отделения суда.
Необходимость переводить разговор на профессиональные темы, которая возникает у всех законников, как только дамы уходят из комнаты, заставила Ченкери, молодого адвоката, подающего большие надежды, загадать загадку своему соседу, фамилии которого он не знал, – у Бастарда, вечно прозябающего на задворках, в сущности говоря, и не было фамилии.
Ченкери сказал, что ведет дело, в котором имеется один “весьма щекотливый пункт”, затем, всячески соблюдая профессиональную скромность, объяснил уязвимое место в иске Сомса. Все, кому он только ни рассказывал, заявил Ченкери, считают это “весьма щекотливым пунктом”. К сожалению, иск пустяковый, “хотя его клиенту, кажется, придется ох как туго”. (Шампанское у Уолмисли подавали плохое, но в большом количестве.) Ченкери опасался, что судья не станет особенно вникать в суть дела. Впрочем, надо постараться – уж очень щекотливый пункт. Что скажет на это его сосед?
Бастард – образец сдержанности – ничего не сказал.
Однако он сообщил об этом разговоре Сомсу, а от себя добавил не без ехидства – этот скромный человек был способен проявлять кое-какие человеческие чувства – что, по его мнению, пункт действительно “весьма щекотливый”.
Согласно прежнему решению, наш Форсайт поручил защиту своих интересов “Джоблингу и Боултеру”. И тут же пожалел, что не взялся за дело сам. Получив копию протеста Босини, он пошел в контору к своим адвокатам.
Боултер, взявшийся вести дело, – Джоблинг успел умереть несколько лет назад, – сказал Сомсу, что, по его мнению, пункт этот весьма щекотливый; он хотел бы посоветоваться с королевским адвокатом [ 10 ].
10. Почетный титул наиболее видных адвокатов; их мнение в глазах судьи более веско, чем мнение простого, “не королевского” адвоката. В суде надевают шелковую мантию.
Сомс предложил обратиться к кому-нибудь посолиднее, и они отправились к королевскому адвокату Уотербаку. А он продержал бумаги шесть недель и затем написал следующее:
“Надлежащее истолкование переписки в значительной степени зависит от намерений обеих сторон и от тех показаний, которые будут даны на суде. На мой взгляд, от архитектора следует как-нибудь добиться признания, что он отдавал себе отчет в недопустимости превышения крайней суммы в двенадцать тысяч пятьдесят фунтов. Что же касается “полной свободы действий в пределах, указанных в переписке”, выражение, на которое было обращено мое внимание, то пункт этот действительно весьма щекотливый; однако я полагаю, что к иску можно будет применить постановление суда, вынесенное по делу “Буало и Цементной Ко Лимитед”.
Основываясь на совете Уотербака, сделали соответствующий запрос, но, к сожалению, ответ “Фрика и Эйбла” был так ловко составлен, что при всем желании почерпнуть из него что-либо не представлялось возможным.
Мнение Уотербака Сомс прочел 1 октября, спустившись в столовую обедать. Оно взволновало его – не столько из-за упоминания о процессе “Буало и Цементная Ко Лимитед”, сколько из-за того, что с некоторых пор пункт о свободе действий стал казаться щекотливым и ему самому; в нем был тот приятный привкус каверзы, который способен раздразнить аппетиты лучших законников. Получить в подтверждение собственных мыслей совет королевского адвоката Уотербака – это кого угодно встревожит.
Сомс думал, глядя в пустой камин; осень уже наступила, но дни стояли теплые, как в середине августа. Неприятно, когда тебя тревожат; Сомсу хотелось лишь одного – наступить Босини ногой на горло.
Хотя архитектор не попадался ему на глаза со времени последней встречи в Робин-Хилле, Сомс постоянно ощущал его присутствие – постоянно видел перед собой это измученное, осунувшееся лицо и восторженные глаза. Сомс ни на минуту не мог отделаться от мысли, которая пришла ему в голову той ночью, когда на рассвете он услышал крики павлинов, – от мысли, что Босини бродит вокруг его дома. И в каждой мужской фигуре, проходившей по скверу в вечерних сумерках, ему мерещился тот, кого Джордж так метко прозвал “пиратом”.
Сомс был уверен, что Ирэн продолжает встречаться с ним; где и как он не знал и не спрашивал, боясь в глубине души узнать слишком много. Все шло теперь подземными путями.
Когда он спрашивал жену, куда она ходила, по-прежнему считая своим долгом задавать такие вопросы, как это и полагается Форсайту, вид у Ирэн бывал очень, странный. Самообладание ее казалось поразительным, но иногда сквозь маску ее лица, всегда загадочную, сквозило что-то, чего Сомс не видел в нем раньше.
За последнее время она часто завтракала вне дома; когда он спрашивал Билсон, подавали ли хозяйке сегодня завтрак, та сплошь и рядом отвечала: “Нет, сэр”.