Ох, до чего же полегчало у нее на душе, когда сделалось ясно, как действовать дальше! Ну, умница Балтазар. Замечательно придумано! А слова «совращение святого Гвидо» навели ее на еще более замечательную выдумку. Однако она никому об этом не скажет, кроме… кроме той, кому предстоит это осуществить. А пока послушаем, что говорят другие.

— А кого он предпочитает? — сразу перешел к делу заметно оживившийся Амедео.

Поскольку пока что он хранил обет целомудрия, это никому не ведомо. Однако в противоестественных пристрастиях замечен не был, с мальчиками и козами не сношался! — сурово ответил отец Балтазар. Он ненавидел содомитов, лесбиянок и прочих извращенцев, обожал простые, естественные отношения с прекрасными дамами, но обычно держал свои pro et contra при себе, понимая, что мужские монастыри калечат человеческое естество. Сейчас сорвалось… впрочем, Амедео не способен обижаться надолго! И отец Балтазар продолжал:

— Лучше всего подпустить к нему женщину… обольстительную женщину! Думаю, не у вас, мать Антония, так у вас, мать Цецилия, мы такую найдем.

Взгляд, которым он одарил обеих аббатис, сделал бы честь любому рыцарю. Балтазар явно намекал, что, пожелай обе настоятельницы принять участие в игре, благочестивый Гвидо уж наверняка не устоял бы перед ними, и тогда загвоздка была бы лишь в том, которую предпочесть. Поэтому лучше избавить Гвидо от проблемы выбора, а выбрать самим…

— У меня есть то, что нужно! — затараторила Антония, не дав Цецилии и рта раскрыть. — Моя Таланта искусна в разговоре, знает все тонкости своего ремесла. У нее такая грудь, что мужчины теряют голову при одном только взгляде на нее! Туллия — это, конечно, глаза! Рот! Чувственный, зовущий рот! А бедра, бедра!.. Клянусь ранами Христовыми! — Мать Антония закатила глаза.

Улучив мгновение, Балтазар и Цецилия переглянулись поверх ее головы, невероятным усилием спрятав усмешки. Оба тут же вспомнили одну из комедий Аретино, где действовали две куртизанки, которых, по странному совпадению, звали Таланта и Туллия. А мать Антония вела себя точь-в-точь как персонаж этой пьесы Альвидиса, старая сводня с молитвами на языке, восхваляющая свой товар, но не упоминающая о том, что Таланта — хитра и ловка, будто ростовщик, а Туллию алчность способна толкнуть на преступление. Реальные носительницы этих имен были хороши и обольстительны, слов нет, однако Балтазар и Цецилия понимали: чтобы совратить Гвидо Орландини, мало смазливой мордашки и торчащих грудей. Для этого нужно нечто особенное!

Мать Антония попыталась еще что-то сказать, но Балтазар остановил ее мягким жестом:

— Хорошо, моя дорогая. Мы знаем ваш «товар». Верю, что девушки привлекательны, однако… боюсь, если они приступят к благочестивому Гвидо со своими ухватками, он выгонит их вон с порога, даже не взглянув на знаменитые бедра и не дав раскрыть чувственные рты Однако что же вы молчите, Цецилия? Неужели в вашей обители перевелись красавицы?

— Может, и не перевелись, да ведь она считает, что ни одна женщина ей в подметки не годится! — проворчала Антония себе под нос, однако достаточно громко, чтобы быть услышанной.

Впрочем, Цецилия сочла за лучшее сохранить на лице дружелюбную улыбку: перед лицом опасности не время для свар, и дура Антония, если этого не понимает!

— Если уж мы заговорили о товаре, — скромно сказала аббатиса, — то вы ведь знаете: ни один торговец не покажет публично лучших своих вещей до тех пор, пока… пока не появится настоящий покупатель.

— Все правильно, — кивнул Балтазар, — но сейчас как раз и настал этот последний момент. Поэтому покажите нам это сокровище. Как лучше поступим: подождем, пока девушку привезут, или съездим к вам все вместе?

— Да она здесь, — пожала плечами Цецилия. — Я взяла ее с собой — на всякий случай. Ожидает в приемной. Вы позволите оставить вас на несколько минут?

Отец Балтазар кивнул, и Цецилия вышла.

— Умна все-таки синьора Феррари! — подал голос из своего угла молчаливый отец Винченцо. — Или она была посвящена в наши неприятности заранее и успела все обдумать?

— Пожалуй, она просто случайно взяла с собою именно эту девушку, а может быть, дело именно в ее редкостной интуиции, — ответил Балтазар. — Ведь Цецилия…

— Цецилия, Цецилия! — вдруг перебила мать Антония, донельзя раздраженная тем, что снова ее обставляет постоянная соперница, которая и всегда-то опережала в красоте, изяществе, оборотливости, богатстве монастыря, количестве любовников и прочем. — Еще неизвестно, кого она нам приведет. И вообще, тут главное не внешность, а умение захватить мужчину в плен, взять его за… ну, вы понимаете! — Она изобразила смущенное хихиканье, хотя давно уже разучилась смущаться. — Еще ведь надо придумать, как подсунуть ее этому самому Гвидо! В баптистерии? В крипте? На алтаре?! Я предлагаю… знаете что? Когда мне было пятнадцать… примерно десять лет назад, — небрежно бросила Антония, и трое присутствующих мужчин с великим трудом удержали на самых кончиках языков уточнение: «Не десять, а двадцать пять лет назад!» — Итак, когда мне было пятнадцать, мне довелось побывать на пиру у одного богатейшего синьора. Он принимал — какое совпадение! — папского посланника и других почетных гостей. На пир были приглашены пятьдесят самых красивых куртизанок. После пиршества они начали танцевать, постепенно сбрасывая всю одежду. Тогда на полу были расставлены свечи в серебряных подсвечниках, а между ними рассыпаны позолоченные каштаны, и красавицы, нагие, должны были подбирать их, а мужчины наблюдали, как они ходят, наклоняются, ползают на четвереньках…

Отец Винченцо беспокойно завозился, ощутив вдруг неодолимый жар в чреслах. Антония снова хихикнула:

— Вот-вот! Когда все каштаны были собраны, не осталось ни одного мужчины, которому не стали бы вдруг тесны штаны. Тогда хозяин выложил на стол дорогие подарки: шелковые плащи, бархатные береты, кинжалы с великолепными рукоятями и обещал эти роскошные вещи тем, кто более других познает плотски куртизанок. Судить должны были сами присутствующие. Что тут началось! Сначала все участвовали, и это напоминало свалку, но постепенно все больше становилось судей и все меньше участников. Дольше всех состязались трое, и надо сказать…