Шрифт:
— Он убил себя сам? — спросила Троянда, осторожно касаясь влажных мертвых волос.
— Да, сам. Он не стал ждать, пока закончатся его хлеб и вода и смерть придет за ним во мраке. Он шагнул к ней навстречу при свете, без страха. Как воин. Как мужчина! Он был настоящим мужчиной, а не просто телом в сутане!
— Да, — отозвалась Троянда, — он был мужчиной…
Что-то шевельнулось рядом. Она подняла голову и почти удивилась, увидев Григория. Она и забыла о своих спутниках. А ведь они все время были здесь и слышали каждое слово этого странного разговора. И теперь Григорий понял — что он понял? А может быть, он толком не знает итальянского и все, о чем здесь говорилось, прошло мимо его ушей?
Ладно, сейчас это не важно. Надо уходить…
Вдруг Васятка, немо замерший в углу, резко шагнул к двери, ведущей в коридор, и сделал всем знак молчать.
Воцарилась тишина, нарушаемая лишь дыханием и потрескиванием фитилька в светильнике, и в этой тишине Троянда отчетливо расслышала торопливые шаги.
По коридору кто-то шел, и не один человек — несколько!
— Ключи! Принесите ключи! — послышался мужской голос.
— Они у аббатисы, — отозвался другой.
— Ну так сходите за ней. Пусть она покажет вам другой ход, перекройте его. Я сам слышал крик и голоса из этой кельи и должен удостовериться, что заключенный не сбежал.
— Ну, аббатису им долго придется искать, — пробормотал Марко, снимая с пояса Цецилии связку ключей. — Да и это — тоже.
— Надо уходить, — прошептала Троянда, — иначе они взломают дверь.
— Уходите, — кивнул Марко. — А я останусь с Гвидо.
— Останешься здесь? — ахнула Троянда. — Но ведь тебя схватят, осудят…
— Я уже сам себя приговорил, — слабо вздохнул Марко. — Уходи, спасайся! Только… напоследок скажи, что прощаешь меня!
Тяжело вздохнув, убийца Анисьи опустился на колени перед ее дочерью. Опустил голову, и тусклый свет позолотил обильную седину, покрывающую волосы, которые Троянда помнила жгуче-черными, зловеще-черными.
Слезы подступили к глазам.
Вся жизнь ее, вся ее загубленная, исковерканная жизнь пронеслась перед мысленным взором… И она заломила руки, замотала головой, чтобы не слышать тихого, отчаянного рыдания. Ей было жаль его, мучительно жаль, и все же она не могла переломить себя и даровать ему то прощение, о котором он просил.
И, верно, Марко понял, что молит о несбыточном. Тяжело поднялся; не глядя на Троянду, кивнул на темное зияние тайного хода:
— Ну, бог тебе судья. А теперь идите… нет, бегите! — вскричал он в следующую секунду, ибо в дверь вдруг заколотили чем-то тяжелым: верно, не найдя ключей, стража принялась сбивать замок.
Григорий шагнул к двери, выхватил кинжал, но Марко преградил ему дорогу. Глаза его были прикованы к Троянде:
— Нет, умоляю! Уведи их. Уходи сама, спасайся. Ты не можешь меня простить… что же, пусть так, но позволь мне хотя бы умереть за тебя!
Помедлив, Троянда кивнула. В этом она не могла ему отказать! И, перекрестив Марко на прощание, она взяла Григория за руку и потянула к потайному ходу, возле которого уже приплясывал от нетерпения Васятка. Он ринулся по лестнице, но Троянда задержалась: предстояло еще запереть дверь. Григорий тоже остановился. И пока Троянда искала секретную педаль, пока часть стены медленно и тяжело возвращалась на свое место, они могли видеть, как распахнулась дверь и несколько вооруженных людей ворвались в келью. Лишь на миг приостановились они при виде двух мертвых тел, простертых на полу, а потом всем скопом бросились на человека, в руке которого тускло поблескивало лезвие такого короткого по сравнению с их клинками ножа.
20. Возвращение Розы
Троянда не помнила, как они скатились по лестнице, как выбрались из монастырских садов. Наверное, она лишилась сознания еще в подземном переходе, потому что ощущение жизни вернулось к ней вместе с дыханием прохладного ночного ветра, и затхлым запахом воды в канале, и торопливым плеском весел. Темные фигуры сгибались и разгибались, сильно посылая лодку вперед: Григорий с Васяткою гребли что было мочи, а Троянда полулежала, свернувшись, на корме, и холодные брызги, срывавшиеся с весел, иногда окропляли ее ледяной лоб.
Подобно стреле, знающей конечную цель, лодка пролетела сквозь путаницу каналов и скоро врезалась в сумятицу прибоя. И только тут до Троянды дошло, что опасности они счастливо избежали и возвращаются на корабль.
Она села, пытаясь разглядеть лицо Григория в блеклом свете занимающегося утра. Сердце вдруг так забилось, что Троянда зажала его рукой.
— Зачем ты меня опять туда везешь? — спросила она, не зная, какого ответа ждет… но уж не того, которого дождалась:
— А что, прикажешь снова выбросить тебя в море?
— Выбросить? Но за что? — пролепетала Троянда — и еще больше обмерла, когда Григорий произнес по-итальянски:
— Значит, ты, монашка, католичка, была замужем за монахом?
О господи… Господи, он все слышал! И, конечно же, все понял! Нет, ведь не все. Он понял только то, что слышал. Он ведь ничего не знает о Троянде. Совсем ничего и потому не должен смотреть на нее так сурово. Сейчас она соберется с мыслями и объяснит ему все-все…
— Не надо, — вскинул руку Григорий. — Не трать попусту слов. Лживая русалка… Но чего иного ожидать от православной, которая перекрестилась в католичество?