И все наглее раздаются раздраженные голоса с требованием демонтировать самую высокую в мире статую, установленную на познавшем кровопролитнейшие бои Мамаевом кургане — 82-метровую статую «Родина-мать» работы Евгения Вучетича.

И в то же время российские власти остаются глухи к требованиям ветеранов Великой Отечественной войны, участников Сталинградской битвы вернуть героическому городу его легендарное имя — Сталинград.

В 1943 году состоялась встреча лидеров СССР, США и Великобритании в Тегеране. Известно, что Черчилль и Рузвельт между собой называли И.В. Сталина Uncle Joe — Дядюшка Джо. Он об этом знал и не обижался.

Черчилль, оставаясь заклятым врагом Советской России, которую он в первые послереволюционные годы страстно желал «задушить в колыбели», — тем не менее, очень высоко ценил Сталина как личность, а между Сталиным и Рузвельтом возникли и быстро развились даже более чем доверительные отношения, хотя и английский премьер, и американский президент неоднократно отмечали, как им бывало трудно вести переговоры со Сталиным, когда им приходилось поступаться порой политическими принципами во имя укрепления межгосударственного военного сотрудничества с Советским Союзом (как, например, и в этом, пожалуй, наиболее ярко проявился дипломатический талант Сталина — в вопросе о признании союзниками в качестве западной границы СССР после окончания войны пограничных рубежей, существовавших к моменту нападения Германии на Советский Союз, т. е. к 22 июня 1941 года).

Твердая позиция во всех вопросах, когда речь шла о защите коренных интересов СССР, была сильной стороной Сталина как искусного дипломата и опытнейшего политика.

С самого начала Великой Отечественной войны Сталин понимал, что интересы СССР требуют скорейшего открытия второго фронта в Европе, и уже в первом послании премьер-министру Великобритании Черчиллю от 18 июля 1941 года Сталин обосновывает целесообразность создания фронта против Гитлера на Западе (Северная Франция) и на Севере (Арктика), причем «не только ради нашего общего дела, но и ради интересов самой Англии».

Однако, Черчилль, а впоследствии и Рузвельт остались глухи к сталинским инициативам, оказывая, правда, материально-техническую помощь, размеры которой нельзя преуменьшать, но также нельзя, как это стало модно сейчас, и преувеличивать.

Во многом громадную разницу в их и наших людских потерях в смертельной схватке с Германией и ее сателлитами следует отнести за счет предательской стратегии и тактики союзников СССР— «западных демократий», затягивавших решение вопроса об открытии второго фронта почти до самого конца войны.

Сталин настойчиво и жестко в каждом послании требует от союзников по антигитлеровской коалиции открыть второй фронт, но только спустя долгие три года, когда миру уже становится ясно, что Советский Союз может справиться с германским зверем и без помощи союзников, их войска высаживаются, наконец, б июня 1944 года в Северной Франции.

Когда годом раньше Черчилль и Рузвельт известили Сталина о своем решении не открывать второй фронт в Европе в 1943 году, Сталин направил им ноту, в которой четко подчеркнул, что Москва разочарована таким оборотом, но что «дело здесь идет не просто о разочаровании советского правительства, а о сохранении его доверия к союзникам, подвергаемого тяжелым испытаниям». Он писал, что «отсутствие второго фронта льет воду на мельницу наших общих врагов».

Но после Сталинграда, Курска и форсирования Днепра Рузвельт понял, что стратегия Черчилля («желал бы видеть германскую армию в могиле, а Россию — на операционном столе») исчерпала себя, что дальнейшее оттягивание открытия второго фронта может быть чревато самыми печальными для Запада последствиями: «мощь и престиж СССР будут настолько велики, что какое-либо противодействие сталинской политике со стороны США и Великобритании окажется невозможным». Особенно остро стоял перед союзниками вопрос о сдерживании советской мощи после окончания Второй мировой войны.

Встреча «Большой тройки» в Тегеране в ноябре 1943 года состоялась на фоне внушительных побед Красной Армии, что давало Сталину возможность не только держаться уверенно и независимо, но и быть неформальным лидером «Большой тройки». Начать с того, что первым крупным дипломатическим успехом Сталина было то, что он буквально «перехватил» Рузвельта у Черчилля, убедив его переехать в советское посольство и пожить там, поскольку, по данным советской разведки, абвер (орган военной разведки и контрразведки Германии в 1919–1944 гг. — Л.Б.) готовит покушение на лидеров стран антигитлеровской коалиции. Черчилль, которому Рузвельт отказал в просьбе обосноваться в британском посольстве, имел все основания произнести: «Конференция закончилась, не успев начаться. Сталин засунул президента к себе в карман».

Второй неприятностью для Черчилля было предложение Рузвельта о необходимости решить после войны проблему деколонизации. «Я не для того стал первым министром короля, — сказал Черчилль, — чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи». Третья неприятность для Черчилля заключалась в том, что Рузвельт от имени трех союзных держав не дожидаясь его окончательного подтверждения заранее обговоренной с ним даты, поспешил объявить началом операции «Оверлорд» (кодовое название Нормандской десантной операции. — Л.Б.) — май 1944 года, понимая, что откладывать открытие второго фронта просто бессмысленно. Четвертая неприятность для Черчилля — это настойчивая позиция СССР и США в вопросе о совместном с Великобританией контроле после войны над всеми стратегическими пунктами мира. Для Англии — владычицы морей — это требование означало делиться с союзниками контролем над Гибралтаром, Суэцким каналом, Сингапуром и другими своими подконтрольными стратегическими территориями, что опять же не могло вызвать энтузиазма у премьер-министра Великобритании…